Кастусь Калиновский и восстание 1863г

Бывай здаровы, мужыцкі народзе,
Жыві ў шчасці, жыві ў свабодзе.
I часам спамяні пра Яську твайго,
Што згінуў за праўду для дабра твайго.

А калі слова пяройдзе ў дзела,
Тагды за праўду стпанавіся смела,
Бо адно з праўдай у грамадзе згодна
Дажджэш, Народзе, старасці свабодна.
К. Калиновский.

К 150-летию со дня начала восстания 1863г. мы публикуем сокращенный вариант статьи М. Инсарова из сборника “Очерки истории революционного движения в России (1790 –1890 годы)» – Данный материал написан с социально-революционных позиций и показывает, что восстание было не только национальным и антироссийским, но в нем так же имелись и социальные течения, связанные с освобождением крестьян от феодальных повинностей и передачей земли в собственность крестьян. Одним из лидеров данного течения был известный белорусский революционер Кастусь Калиновский, руководитель и издатель первой нелегальной революционной газеты на белорусском языке – «Мужыцкай праўды», повешенный российскими войсками 1864г. К сожалению, крестьянский вопрос не стал основным в восстании, из-за чего беднейшие слои крестьян восстание не поддержали, что стало одной из причин его поражения. Тем не менее, это событие остается важной частью истории белорусского народа, о которой мы не должны забывать и которое мы не должны отдавать на откуп националистических мифов.

Восстание 1863-1864 гг.

Проблемой всех польских восстаний была не в последнюю очередь именно военная неспособность Польши самой по себе победить Российскую Империю. Независимость Польши могла была быть достигнута либо в союзе с русской революцией, либо в союзе с западноевропейской интервенцией – и именно по вопросу о том, на союз с какой из этих двух сил ориентироваться, будет проходить разлом между сторонниками польской независимости (в конце концов в получении Польшей независимости в 1918г. сыграют роль и русская революция, и западноевропейская интервенция – и независимая Польша с самого начала станет империалистическим государством, давящим украинцев, белорусов, евреев и литовцев).

Без поддержки русской крестьянской революции и без поддержки Западной Европы польское восстание 1830-1831гг. потерпело поражение. Большая часть его участников оказалась в эмиграции. Начался период подведения итогов.

Позиция антицарски настроенных крупных помещиков (будущая партия “белых”) оставалась прежней. Цель борьбы – восстановление Речи Посполитой в ее прежних границах и с прежними социальными отношениями. Средство – война против царской России со стороны каких-либо западноевропейских государств, война, в ожидании которой надлежит ждать и не рыпаться.

Позиция буржуазных и антибуржуазных демократов была другой. Старая Польша рухнула не только по причине алчности и коварства России и Пруссии, но и из-за своей внутренней гнилости, из-за того, что ее строй основывался на рабстве крестьян. Восстановлению она не подлежит. Новая Польша должна быть другой Польшей, Польшей народовластия и социальных реформ в интересах крестьянства. Что под этими алгебраическими формулами понимать, мнения расходились, и уже в 1840-е годы в эмиграции выступавшему за буржуазную демократию “Демократическому обществу” противостояла социалистическая организация “Люд польский” во главе с другом Герцена Станиславом Ворцелем.

В те же 1840-е годы в самой Польше создал подпольную организацию из крестьян священник Петр Сцегенный. Эта организация выступала за своего рода христианский общинный коммунизм, за который Сцегенный и его товарищи пошли на каторгу.

В отличие от Сцегенного, материалистом и атеистом был Эдуард Дембовский, погибший в 24 года польский революционер, успевший сделать лишь малую долю того, что он мог сделать. Одновременно с Марксом, но независимо от него, Дембовский шел от гегельянской схоластики к революционному коммунизму. Он погиб в 1846г., во время восстания в Кракове, которое возглавил (Краков не входил в русскую Польшу, но являлся вольным городом, а после поражения восстания был аннексирован Австрийской Империей).

Ворцель, Сцегенный и прежде всего – Дембовский – были искренними и замечательными революционерами – социалистами, однако в целом для Польши неприменимо действительное для России с 1830-х годов уравнение, что каждый революционный демократ был одновременно и революционным социалистом. Наиболее последовательным и непреклонным сторонником беспощадной крестьянской революции среди лидеров восстания 1863г. был великий белорусский революционер Константин Калиновский (по свидетельству одного из его соратников, Калиновский однажды сказал, что “топор не должен задерживаться даже над колыбелью барского младенца” (К. Калиновский. Из печатного и рукописного наследия. Минск, 1988, с. 193), однако в работах Калиновского намеков на социалистические симпатии не просматривается, а есть только крестьянский эгалитаризм вперемешку с политическим радикализмом и симпатиями к униатству.

Было две причины, вследствие которых позиции социализма в среде польских революционеров (до 1870-х годов) были намного слабее, чем в среде русских революционеров. Первую из этих причин любили приводить советские историки, вторая на наш взгляд была гораздо важнее.

Первая причина состоит в том, что в Польше от крестьянской общины (польской “гмины”) сохранялись лишь жалкие остатки, польское крестьянство было намного более индивидуалистичным, чем русское, надежд на его потенциальную социалистичность польские революционеры иметь не могли, а варшавские ремесленники, при всем своем героизме, в тот период еще не отделились от общего “национал-освободительного” движения и отличались в нем лишь большим радикализмом.

Второе обстоятельство было гораздо более важным. В России со времен декабристов все привилегированные классы – дворянство, чиновничество и буржуазия – безоговорочно стояли на стороне самодержавия. Русские либералы отличались робостью, переходящей в трусость, и грань между революционерами и либералами с начала 1860-х годов была четкой и очевидной. Русским революционерам не на кого было рассчитывать в своей борьбе, кроме как на самих себя да на обездоленный народ, раскачать который на революцию было делом чрезвычайно сложным, но делом, лишь при успехе которого была возможна революция в России – революция, которая не могла быть национальной, а только социальной.

В Польше все обстояло по-другому. Значительная часть польских привилегированных классов (часть магнатов, большая часть буржуазии, подавляющее большинство низшего дворянства) были настроены к самодержавию враждебно. Люди, по своим социально-экономическим взглядам не отличавшиеся от русских либералов и даже консерваторов, в Польше готовы были идти на вооруженную борьбу с самодержавием – ради создания независимой буржуазной или даже буржуазно-помещичьей Польши. Польские плебейские революционеры не были отделены непроходимой пропастью от буржуазного национального движения, они действовали внутри него как его самая радикальная часть, как застрельщики борьбы за национальное освобождение, которое, по их мнению, явится началом и социального освобождения.

Все это станет источником их кажущейся силы. Польские, белорусские и литовские плебейские революционеры смогли в 1863г. сделать то, что не смогли сделать их русские товарищи – поднять вооруженное восстание, увлечь за собой большую часть ремесленной бедноты и зажиточную часть крестьянства и продержаться против всей махины Российской империи кровавые полтора года.

Но это стало и источником их итоговой слабости. Содержащиеся в восстании 1863г. элементы социальной революции были задавлены национальной буржуазной революцией, чтобы сохранить “общенациональный фронт” против царизма, польские плебейские революционеры были вынуждены шаг за шагом сдавать позиции в руководстве восстанием буржуазным деятелям. Как наиболее активный и беззаветный элемент восстания, они гибли первыми – в боях, на виселицах, под пулями расстрельных взводов, а в это время восстание плыло как корабль без руля и ветрил, потеряв стратегическую перспективу.

Восстание 1863г. могло победить лишь в том случае, если бы оно не было бы национальной революцией с программой буржуазной аграрной реформы, если бы оно стало началом всеохватывающей социальной крестьянской революции, если бы Сераковскому удалось дойти до Латвии и поднять там латышских крестьян против немецких баронов, а Андрею Потебне сформировать отряд из русских повстанцев и прорваться с ним на территорию России, поднимая на восстание крестьянство. Ничего из этого не произошло…

После поражения восстания 1830-1831гг. польская конституция и польская автономия были отменены, наступила эпоха господства реакции, лишь время от времени прерываемой отчаянными и безнадежными подпольными и повстанческими попытками. Развитие польской революционной мысли перенеслось преимущественно в эмиграцию.
Ситуация меняется после смерти Николая Первого и начала частичной либерализации. Старый автор очень интересной марксистской книги пишет об этом так:

“После смерти наиболее суровых и жестоких угнетателей Польши – Николая I и Паскевича – наступило время александровского “либерализма”. Манифестом об амнистии (изданным Александром II на второй день после речи, произнесенной им в Варшаве, в мае 1856г., дворянской депутации) эмигрантам и ссыльным дано было право возвращения на родину. Возвращение эмигрантов и “сибиряков” влило в погруженное в спячку польское буржуазное общество новую энергию, дух протеста, накипевшую националистическую злобу и борьбу партий, вынесенную из эмиграции…” (С.Н. Драницын. Польское восстание 1863г. и его классовая сущность. Лг, 1937, с. 218).

Партий, собственно, было три: “белые” и умеренные и радикальные “красные”. Они не были партиями в том смысле, в каком это слово стало пониматься в 20 веке, т.е. не были структурированными организациями, но являлись партиями в значении, в котором это слово чаще употреблялось в 19 веке – организационно не оформленными (или недооформленными) идейно-политическими течениями. Польских “белых” и “красных” 1863г. не следует прямолинейно отождествлять с российскими “белыми” и “красными” 1917 – 1921гг., смысл этих терминов в этих двух разных случаях пересекался лишь частично.

“Белые” – это часть крупных помещиков – магнатов, выступавшая за воссоздание старой Речи Посполитой, с сохранением в неизменном виде у земельной аристократии власти и собственности. Воссоздать Речь Посполиту могла европейская война, восстание в Польше нужно было белым разве лишь для того, чтобы дать какому-нибудь Наполеону III предлог для вмешательства. Не только социальной революции (что само собой разумеется), но и буржуазной аграрной реформе они были враждебны – а равным образом враждебны попытке союза с русскими революционерами.

Умеренные “красные” (самым известным их представителем был Агатон Гиллер) – это чисто буржуазные деятели, без крупнопомещичьих и без плебейских уклонов. Они были готовы идти на определенные буржуазные реформы, но никак не на социальную революцию. Они хотели создать современную буржуазную Польшу (с включением, по возможности, и непольских земель между Польшей и Россией), а не архаическую Речь Посполиту и уж тем более не “вольную и славную” федерацию крестьянских общин и ремесленных артелей. Они были намного вреднее белых. У тех была хоть по-своему реалистичная программа достижения своей цели – тогда как гиллеровцы, не особенно верившие в спасительную для Польши европейскую интервенцию и боявшиеся крестьянской революции, сами не знали, что им делать, не верили в необходимость того, что они делали, и потому только мешались под ногами.

По понятной причине, нас более всего интересует радикальное крыло “красных”. Это были революционные демократы, плебейские революционеры почти без социалистических симпатий (вообще, в то время социалистические идеи были куда распространеннее в среде польской эмигрантской бедноты, эксплуатируемой западноевропейским капитализмом, чем в самой Польше, где все вопросы отодвигались на задний план борьбой с царизмом). Почти все революционеры из радикального крыла красных были людьми, искренне и до смертного часа преданными делу освобождения и счастья народа, как они его понимали, людьми, которым ради победы революции было не жалко ни своей, ни чужой жизни. Одна из их проблем заключалась в том, что все они были революционерами -практиками, “партией действия”, каковой они себя с гордостью считали, многие (хотя далеко не все!) из них отличались от умеренных красных не столько социально-экономической программой, сколько боевым темпераментом. Среди них было много грамотных и талантливых офицеров, волевых и умелых организаторов. Не было теоретиков и не было политических стратегов, и это очень тяжко скажется в решающие моменты…

Лидеры революционного крыла “красных” почти все были выходцами из беспоместного или мелкопоместного дворянства, но главной их социальной опорой был ремесленный пролетариат Варшавы…

В первые годы александровского либерализма национал-освободительное польское движение шло исключительно по пути мирной и преимущественно- легальной борьбы, однако эта мирная борьба – массовые демонстрации – приняла такой размах, что для подавления ее царизм стал применять вооруженную силу. При расстреле демонстрации в Варшаве в феврале 1861г. погибло 5 человек, в марте – уже около сотни…

Малоизвестной осталась судьба русского офицера поручика-телеграфиста Александрова. Во время одной из регулярных польских демонстраций он принял шифрограмму царя, что демонстрацию нужно разогнать всеми средствами, но сказал своему начальству, что царь приказывает действовать на демонстрантов “только увещеванием”. За этот спасший десятки жизней подлог Александрова приговорили к расстрелу, замененному каторгой, где следы его теряются…

Именно после расстрелов мирных демонстраций преимущественной становится подпольная работа и начинает вестись всерьез подготовка к восстанию. Многие польские революционеры того времени (Сераковский, Домбровский, Падлевский, Звеждовский и т.д.) были офицерами, и с ними тесно сотрудничали воспитавшиеся на статьях Чернышевского некоторые офицеры русской армии в Польше. Существовала русская офицерская подпольная организация, которую возглавлял Андрей Потебня.

В июне 1862г. ее активисты Арнгольд, Сливицкий и Ростковский были приговорены к смертной казни за революционную пропаганду среди солдат. Когда на суде 22-летнего Ивана Арнгольда спросили, он ли автор найденного у него письма с революционным содержанием, он сказал, что да, письмо писал он, только забыл сделать одну вещь – после чего взял письмо и поставил под ним свою подпись.

Даже высшие царские чиновники в Польше убеждали царя, что Арнгольду и двум его товарищам расстрел нужно заменить каторгой, что начало казней приведет к необратимым результатам. Но царь настоял на расстреле приговоренных.

Именно тогда варшавское революционное подполье, где доминировали плебейские революционеры, решило ответить кровью на кровь и смертью на смерть, решило начать террор против высших царских администраторов в Польше. В 1880-е годы Энгельс напишет, что именно польские революционеры показали народовольцам пример революционного террора.

В отличие от “Народной воли”, в польском подполье на террор шли почти исключительно неимущие ремесленники – отдаленные продолжатели иудейских кинжальщиков – сикариев I века н.э. и не столь уж отдаленные предшественники белостокских ремесленников – анархистов 1905г. У варшавских ремесленников не было денег на огнестрельное оружие, и действовали они в основном кинжалом и топором.

15 июня 1862г., за день до расстрела Арнгольда, Сливицкого и Ростковского 24-летний русский офицер Андрей Потебня, лидер революционного подполья в русской армии в Польше, прострелил челюсть царского наместника в Польше генерала Лидерса, после чего, очистив пистолет, спокойно удалился, причем никто из гулявших в это время в варшавском саду, где происходили события, и не подумал ему помешать. После этого Потебня перешел на нелегальное положение, а новым наместником вместо покалеченного Лидерса был назначен брат царя великий князь Константин Николаевич. Сразу же после этого, 21 июня на нового наместника совершил покушение молодой портновский подмастерье из мещан Людвиг Ярошинский. На суде он скажет, что единственное средство добиться свободы – это убивать царских наместников одного за другим, пока не пропадут желающие занимать эту должность. 26 июля подмастерье из шляхтичей литограф Людвик Рылль попытается заколоть главу партии коллабрационистов, начальника гражданского управления маркиза Велепольского. 3 августа точно так же с кинжалом на Велепольского пойдет другой литографский подмастерье из шляхтичей Ян Жоньца.

Легко раненый Константин Николаевич писал своему старшему брату А.Н. Романову “Единственное средство, которое осталось в наших руках – это казни, и притом казни без малейшего отлагательства”. А. Романов соглашался, уточняя техническую деталь: “вешать, а не расстреливать”.

Ярошинского казнили 9 августа, Рылля и Жоньцу – 14 августа. О их казни в “Колоколе” была напечатана заметка под названием “Умирать умеют”. В ней сказано, что пока вешали тяжело больного Рылля, “Жоньца стоял, погруженный в мрачное созерцание конца своего товарища. Потом Жоньца спокойно дал связать себе руки, взошел твердой поступью на эшафот и, когда палач накинул ему на шею петлю, сам оттолкнул скамейку и повис в воздухе” (Герои 1863г. М., 1964, с. 137).

Вообще среди 182 казненных повстанцев собственно Царства Польского было 33 ремесленника. Среди них – рабочий-кожевник из шляхтичей Аммер, казненный за то, что 21 октября 1863г. “ударил топором у городского театра генерала Трепова”. Помогали ему в этом деле казненный вместе с ним подмастерье кузнеца Домбровский (однофамилец Ярослава Домбровского) и получившие меньшую кару подмастерье кузнеца Когутовский, подмастерье слесаря Дьякович и работник с мельницы Куровицкий (Драницын, с. 269).

Да, конечно, эти варшавские подмастерья погибли не за мировую социальную революцию, а за независимую Польшу, – кто ж спорит. Но они, не имевшие денег на то, чтобы купить даже завалящий пистолет, не говоря уж о динамите, и шедшие на тиранов с ножом или топором – это тот же революционный пролетарски-ремесленный тип, только на его более ранней стадии, что и активисты “Пролетариата” или анархо-коммунистических групп Белостока. Разница лишь в том, что пролетариатцы в начале 1880-х годов или белостокцы в 1905г. могли извлечь все политические выводы из героической борьбы и гибели варшавских подмастерьев начала 1860-х…

Большинство польских революционеров вообще и революционных ремесленников в частности в то время лишь доводило до крайних выводов идеи национал-освободительной революции. Однако именно в начале 1860-х появляются и совсем другие ноты, предвосхищающие “Пролетариат”. Некий царский шпик доносил своему начальству, что революционные агитаторы говорят о трудностях жизни “мастерового сословия” и о том, что “хозяева, устроив фабрики и заводы, обращают пот рабочего класса в золото, которым набивают себе карманы” (Драницын, с. 227).

Народовольцы не имели практических планов вооруженного восстания, и террор являлся для них главным средством борьбы. В отличии от России начала 1880-х годов, в Польше начала 1860-х годов большая часть всех классов была настроена активно-оппозиционно – по разным причинам – поэтому восстание было реальной перспективой. Для польского подполья террор не был самодовлеющим средством борьбы, но лишь подспорьем в подготовке восстания.

План восстания был разработан офицером Ярославом Домбровским – лучшим в то время военспецом и организатором красных, их фактическим лидером, противником компромисса с белыми. Однако план Домбровского немедленно начать вооруженное восстание еще до расстрела Арнгольда и его товарищей, был сорван маневрами умеренно-красных деятелей. Вскоре после покушения Потебни Домбровский будет случайно арестован – и его очень будет не хватать во время восстания. Полностью роль Домбровского в подполье царские власти установить не смогут, поэтому его приговорят к каторге, по пути куда он сможет сбежать. Но это произойдет лишь в конце 1864г., когда восстание будет задавлено…

После ареста Домбровского варшавские красные радикалы допустили крупнейшую свою ошибку – согласились разделить, в интересах “общенационального антиправительственного фронта”, руководство готовящимся восстанием с буржуазными и помещичьими элементами. За эту свою главную ошибку, которая отрезала возможность социальной революции, вынуждала говорить в полголоса и сожительствовать с классовым врагом, они заплатят очень дорого – заплатят итоговым поражением восстания.

Польские революционеры понимали обреченность с военной точки зрения восстания в Польше без активной поддержки его восстанием в самой России. О возможности крестьянской революции в России они вели долгие разговоры и переговоры с Герценом, Огаревым, Бакуниным за границей и с лидерами первой “Земли и воли” в России. Ответ русских революционеров был неутешителен: силы русского подполья пока еще столь незначительны, что не только поднять крестьян на революцию, но даже устроить значительную диверсию в пользу польского восстания оно еще не может. Восстанут ли русские крестьяне сами по себе весной 1863г., на что некоторые надежды имелись, пока было еще полностью не понятно. Поэтому правильнее всего отложить восстание в Польше по крайней мере до весны 1863г.

Отложить восстание польские революционеры не могли – даже если и хотели. Царское правительство приняло декрет о проведении рекрутского набора, призыва в армию в январе 1863г. В обыкновенных условиях в царской России в действительную армию должны были идти не все военнообязанные: кому идти в армию, определялось жеребьевкой. На этот раз были составлены специальные именные списки призывников, куда попала только революционная ремесленная молодежь Варшавы. Польские революционеры не могли допустить потерю главной социальной опоры восстания – и не могли предстать в глазах этой своей социальной опоры, не желающей идти в царскую армию и рвущейся на восстание ремесленной молодежи, пустыми болтунами. Бой приходилось принимать преждевременно, бой в условиях, выбранных противником – но иначе от боя пришлось бы отказаться вообще. У польских революционеров того времени можно найти много недостатков, но нерешительность не входила в их число.

В ночь на 11 января 1863г. внезапным нападением на царские гарнизоны восстание началось…

П.А. Кропоткин в своих воспоминаниях напишет о польском восстании следующее:

“В январе 1863г. Польша восстала против русского владычества. Образовались отряды повстанцев, и началась война, продолжавшаяся полтора года. Лондонские эмигранты [Герцен, Огарев и Бакунин] умоляли польские революционные комитеты отложить восстание, т.к. предвидели, что революция будет подавлена, и что она положит конец реформам в России [на самом деле, к началу 1863г. Герцен, Огарев и Бакунин уже не верили в возможность реформ со стороны самодержавия и выступали против немедленного восстания в Польше по той причине, что знали, что непосредственной поддержки от русской революции оно не получит, а поражение польского восстания вызовет в России торжество самой разнузданной реакции, что и произошло на самом деле]. Но ничего уже нельзя было сделать. Свирепые казачьи расправы с националистическими демонстрациями на улицах Варшавы в 1861г., жестокие беспричинные казни, последовавшие затем, привели поляков в отчаяние. Англия и Франция обещали им поддержку [здесь Кропоткин ошибается, такого обещания не было], жребий был брошен.

Никогда раньше польскому делу так много не сочувствовали в России, как тогда. Я не говорю о революционерах. Даже многие умеренные люди открыто высказывались в те годы, что лучше иметь Польшу хорошим соседом, чем враждебно настроенной подчиненной страной. Польша никогда не потеряет своего национального характера: он слишком резко вычеканен. Она имеет и будет иметь свое собственное искусство, свою литературу и свою промышленность. Держать ее в рабстве Россия может лишь при помощи грубой физической силы; а такое положение дел всегда благоприятствовало и будет благоприятствовать господству гнета в самой России. Это сознавали многие, и когда я был еще в [Пажеском] корпусе, петербургское общество одобрительно приветствовало статью, которую славянофил Иван Аксаков имел мужество напечатать в своей газете “День”. Он начинал с предположения, что русские войска очистили Польшу, и указывал благие последствия для самой Польши и для России. Когда началась революция 1863г., несколько русских офицеров отказались идти против поляков, а некоторые даже открыто присоединились к ним, и умерли на эшафоте, или на поле битвы [этих “нескольких” и “некоторых” было гораздо больше, чем можно предположить по словам Кропоткина – в восстании участвовало несколько сотен русских солдат и офицеров]. Деньги на восстание собирались во всей России, а в Сибири даже открыто. В университетах студенты снаряжали тех товарищей, которые отправлялись к повстанцам.

Но вот среди общего возбуждения распространилось известие, что в ночь на 10 января повстанцы напали на солдат, квартировавших по деревням, и перерезали сонных, хотя накануне казалось , что отношение между населением и войсками дружественное. Происшествие было несколько преувеличено, но, к сожалению, в этом известии была и доля правды. Оно произвело, конечно, самое удручающее впечатление на общество. Снова между двумя народами, столь сродными по происхождению, но столь различными по национальному характеру, воскресла старая вражда [можно подумать, что до того царило идиллическое братолюбие!].

Постепенно дурное впечатление изгладилось до известной степени. Доблестная борьба всегда отличавшихся храбростью поляков, неослабная энергия, с которой они сопротивлялись громадному нашествию, вновь пробудили симпатию к этому героическому народу. Но в то же время стало известно, что революционный комитет требует восстановления Польши в старых границах, со включением Украины, православное население которой ненавидит панов и не раз в течение трех веков начинало против них кровавую резню.

Кроме того, Наполеон III и Англия стали угрожать России войной [причем всем было понятно, что эту угрозу они исполнять и не подумают], и эта пустая угроза принесла полякам больше вреда, чем все остальные причины, вместе взятые. Наконец, радикальная часть русского общества с сожалением убедилась, что в Польше берут верх чисто националистические стремления. Революционное правительство меньше всего думало о наделении крепостных [каковых в самом Царстве Польском не было с 1807г.] землей, и этой ошибкой русское правительство не преминуло воспользоваться, чтобы выступить в роли защитников хлопов против польских панов.

Когда в Польше началась революция, все в России думали, что она примет демократический республиканский характер, и что Народный Жонд освободит на широких демократических началах крестьян, сражающихся за независимость родины…
Оно [польское повстанческое правительство] обязано было выполнить акт справедливости по отношению к крестьянам (положение их было так же плохо, а в некоторых местах даже хуже, чем в России); оно могло выработать лучшие и более определенные законы освобождения крепостных. Но ничего подобного не было сделано. Верх одержала верх партия чисто националистическая и шляхетская, и великий вопрос об освобождении хлопов был отодвинут на задний план. Вследствие этого русскому правительству открылась возможность заручиться расположением польских крестьян против революционеров” (П.А. Кропоткин. Записки революционера. М., 1988, сс. 187 – 189).

С благой целью обличить недостаточность национал-освободительной революции и противопоставить ей революцию социальную Кропоткин рисует картину столь одностороннюю, что правильные отдельные мысли в соединении с абсолютно ложными ошибками памяти могут создать у читателя в корне неверную картинку: как все русское общество (за исключением самого царя и еще нескольких нехороших личностей) сочувствовало освобождению Польши и особенно польского крестьянства и как польские бунтовщики (надо полагать, из числа дворян, желавших сохранить крепостное право!) сами испортили все свое дело, перерезав сонных русских солдат – пусть даже “это происшествие было несколько преувеличено” – и предоставив царскому правительству осуществление в Польше более благоприятной для крестьян аграрной реформы, чем в России.

Все было не совсем так – или совсем не так. Польские повстанцы из радикального крыла красных не были безупречными героями, в чрезвычайно тяжелых условиях они наделали множество ошибок – прежде всего отказались от своего исключительного руководства восстанием, сдали часть своих позиций помещичьим и буржуазным элементам – но они не были и теми глуповатыми шляхетскими националистами, какими их можно представить по описанию Кропоткина, описанию, в котором трагизм реальной истории, где не всегда получается действовать, как хочется, заменяется черно-белой картинкой.

Прежде всего, Кропоткин до неимоверности преувеличил сочувствие русского “общества”, т.е. русских либералов, польскому движению. Это сочувствие могло существовать, пока ограничивалось чисто платоническим характером: когда началась прямая вооруженная борьба, нужно было выбирать. Вооруженная борьба, вооруженное восстание, партизанщина – это не игра в бирюльки, не действия гуманных до глупости повстанцев против беспощадного до зверства классового врага. Вооруженная борьба – это грязь, и кровь, и ошибки, и невинные жертвы. На беспощадность врага приходится отвечать собственной беспощадностью. Вооруженное восстание невозможно без применения красного террора как в отношении руководящих кадров врага, так и в отношении изменников и предателей. При всем этом возможны невинные жертвы, их нужно стремится минимизировать, но совсем избежать их все равно не получится. Кто желает поддерживать справедливое дело лишь в том случае, когда оно марширует с цветочными букетиками, а не когда оно пропахло грязью, порохом и кровью – тот всего-навсего дает сам себе индульгенцию на предательство этого дела.

Русским либералам нужно было выбирать – поддерживать ли польское восстание с его стрельбой по русским солдатам (которые тоже стреляли отнюдь не по воробьям), со словами одного из его лидеров о топоре над каждой барской колыбелью, с отрядами “кинжальщиков” и “жандармов-вешателей” (повстанческая полиция, истреблявшая предателей) – и получить за все это название изменников родины со всеми вытекающими последствиями, или заняться бесхлопотным патриотизмом, в оправдание свое выдумывая и резню сонных солдат, и якобы существовавшую националистическую шляхетскую позицию повстанческого руководства в крестьянском вопросе (какой эта была позиция на самом деле, мы вскоре увидим). Тем больше уважение Герцену, Огареву и Бакунину , поддержавшим польское восстание, тем больше уважение русским офицерам Потебне, Никифорову, Безкишкину, унтеру Левкину, юнкеру Подхалюзину, рядовому солдату Шамкову и всем другим, погибшим “за нашу и вашу свободу”.

Следующий момент, о котором пишет Кропоткин – это претензии польского повстанческого руководства на всю территорию Речи Посполитой. Речь идет о лежавших между собственно Польшей и собственно Россией Украине, Литве и Белоруссии. Уже накануне восстания Бакунин выдвинул программу свободного самоопределения населения данных территорий – хотят ли они объединяться с Польшей, с Россией или быть независимыми. Радикальное крыло красных – быть может, без большого энтузиазма – с этой программой было согласно. Уступив позиции в руководстве восстанием, красные ослабили четкость данного момента в программе восстания, но на самом деле на ход и результат восстания это никак не повлияло. Крестьян Правобережной Украины с их неугасшей ненавистью к польским панам поднять на восстание из Польши не удалось бы, скорее всего, даже при самых громогласных обещаниях им права на самоопределение (“ну какой же дурак ляху поверит?”), они могли восстать только вслед за восстанием в России и на Левобережной Украине. Напротив, наибольшее вовлечение крестьян в восстание было достигнуто в Литве и в Западной Белоруссии – как потому, что именно там во главе восстания стояли бескомпромиссные сторонники крестьянской революции, так, наверное, и потому, что литовское и белорусское национальное самосознание, отделяющие себя от польского, в ту эпоху только формировались…

Теперь – о “несколько преувеличенном” происшествии с вырезанием сонных русских солдат. Польские повстанцы шли не играть в бирюльки, они шли на смертный бой, умирать и убивать, и странно обвинять их в том, что, спровоцированные на преждевременное восстание, плохо вооруженные, они использовали единственное остававшееся у них преимущество – относительную внезапность первого удара, как странно было бы обвинять их и в том, что в тех случаях, когда у них не было огнестрельного оружия, они должны были сражаться косой, ножом и топором… Реальная проблема совсем в другом.

У революционного восстания, сражающегося с регулярной армией, солдаты которой состоят из вчерашних крестьян или пролетариев, по отношению к этим солдатам может быть только один принцип – убивать их в бою, когда это необходимо, и пропагандировать их всегда, когда есть возможность. И первое, и второе одинаково нужно. Именно действуя таким образом, революционные повстанцы Украины в 1918г. разложили кайзеровскую армию. Польское восстание не могло победить чисто военной силой царскую армию, но оно могло разложить ее, революционизировать русскую солдатскую массу. Но для этого польское восстание должно было перестать быть “национал-освободительной” буржуазной революцией, должно было стать революцией социальной. Отказавшись от осуществления безраздельно своего восстания, пойдя на раздел восстания с буржуазными и помещичьими элементами, красные революционеры отрезали для себя эту возможность.

Разумеется, в любом случае были возможны печальные недоразумения вроде нападения повстанцев на сочувственно относившиеся к восстанию русские части. Эти недоразумения нужно было стараться всячески минимизировать, нужно было приложить все усилия, чтобы привлечь к восстанию как можно больше русских солдат. Белые помещики и умеренно – красные буржуа делали все с точностью до наоборот.

Авторы книги “Герои 1863г.” описывают некоторые из возникших в начале восстания трагических недоразумений:
“Офицерская организация [т.е. подпольная революционная организация русских офицеров в Польше] пыталась действовать по плану, заранее согласованному с поляками. Но это удавалось очень редко. В Варте, например, руководители местной конспиративной организации не предупредили заранее капитана Плавского о выступлении, хотя договоренность об этом была. В результате члены офицерской организации не смогли осуществить свой план встать во главе повстанческих групп или привести в ряды повстанцев своих подчиненных. Тем не менее в этом районе первые недоразумения лишь ослабили, но не разорвали совсем связей между повстанцами и офицерской организацией…

Еще трагичнее развертывались события в Кельцах. Доброговский вывел из города в условленное место несколько сот солдат. Он не нашел там повстанцев, т.к. возглавлявший их А. Куровский не пожелал сотрудничать с русскими. Прождав несколько часов, Доброговский был вынужден возвратиться вместе со своими подчиненными в город. Такими действиями он навлек на себя подозрения начальства, рассеять которые ему стоило большого труда. Позднее Доброговский перешел к повстанцам в одиночку, потеряв возможность привести большую группу сочувствующих польскому народу солдат” (Герои 1863г., с. 160).
Андрей Потебня, крупнейший из непосредственно участвовавших в восстании русских революционеров (через 7 лет Бакунин напишет Нечаеву, что был лично знаком только с двумя настоящими русскими революционерами – с Потебней и с самим Нечаевым) в феврале 1863г. безуспешно добивался у командира одного из повстанческих отрядов, невнятно-умеренного Лянгевича минимальной необходимой помощи для создания отряда из русских повстанцев, который должен был прорываться на территорию России и поднимать там крестьян на революцию. Не получив от Лянгевича вразумительного ответа, Потебня погиб в бою в ночь на 21 февраля, поднимая в атаку отряд косинеров (т.е. вооруженных косами – за неимением ружей – повстанцев). Было тогда Андрею Потебне, выходцу из украинского казацкого рода, 25 лет.

После гибели Потебни аналогичную идею попытается осуществить русский революционер Павел Якоби – и тоже не получит от своего повстанческого командира никакой помощи.

Сторонником идеи переноса восстания в Россию, превращения польского национального восстания в общероссийскую крестьянскую революцию был один из самых талантливых повстанческих командиров, сражавшийся в Белоруссии Людвик Звеждовский – “Топор” (характерный повстанческий псевдоним). Звеждовский тяжело раненым попадет в плен и будет казнен в 1864г. Его бывший адъютант Миткевич показывал на допросе:

“Подстрекательство со стороны Звеждовского и уверения, что он, не стесняясь пределами польской народности, намерен свои действия перенести вглубь России, с целью ослабить влияние дворянства и восстановить равноправие всех сословий , увлекли меня своей заманчивостью…

В его искренности я еще более убедился из приказа его к начальнику оршанской шайки Каткову (Будзиловичу), расстрелянному в Орше, которому поручалось, собрав все, способное к восстанию, повесив помещиков, наиболее угнетавших крестьян, и тем побудив последних присоединиться к отряду, перейти затем в Смоленскую губернию и там, соединяясь с Звеждовским и сбросив с себя связывающее их с польским делом [даже так!], распространить мятеж до самой Волги” (Драницын, сс. 209-210).

В искренней преданности делу польско-русского революционного союза и всеобщей крестьянской революции таких людей, как Звеждовский, Сераковский и Калиновский подозревать невозможно. Их трагедия была в том, что действуя в условиях общенационального брожения и неотмежеванности сил социальной революции от сил революции буржуазной, они вынуждены были идти с этими последними на катастрофический компромисс, альтернативу которому видели лишь в самодовольном своей идеологической праведностью дезертирстве. Эта трагедия была присуща – в разных формах и в разной степени – и многим другим революционным социалистам, действовавшим в буржуазных национальных революциях – Пизакане в Италии, Ботеву в Болгарии, Конноли в Ирландии и т.д. Повторять то, что было в их действиях ошибкой, в современных условиях нельзя, а с позиций сегодняшнего нашего опыта читать им самодовольные поучения – тем более…

Совсем иной счет к деятелям восстания из белого и умеренно-красного лагерей, которые не были сторонниками русско-польского революционного союза и делали со своей стороны все, чтобы его сорвать. На их совести, например, бессудная казнь русского революционера капитана Никифорова.

Доповстанческая биография капитана Никифорова осталась неизвестной. Он присоединился к восстанию в самом начале и 26 января 1863г. прежде всего его стараниями повстанцы на короткое время взяли город Сосновцы – один из крупнейших повстанческих успехов в ходе восстания.

Заслуги Никифорова приписал себе крайне бездарный командир отряда умеренный А.Куровский. Через 10 дней отряд будет разбит, и Никифорову придется выводить из боя его уцелевшие остатки.

Дальнейшие перипетии повстанческой биографии Никифорова пересказывать мы не будем, скажем только, что два месяца он неизменно храбро сражался то в должности командира, то рядового бойца, и успел за это время поссориться с белыми. В конце марта он оказался в отряде Борелевского, честного польского якобинца из варшавских мелких предпринимателей, где был избран командиром роты. А вскоре Борелевскому пришел приказ от имени Национального правительства: расстрелять Никифорова без суда и следствия. Борелевский был настоящим якобинцем – вскоре после всего этого геройски погиб в бою, – но именно как настоящий якобинец, не выполнить приказ власти он не мог, поэтому обняв и поцеловав Никифорова перед всем отрядом, он приказал исполнить веление верховной власти (о судьбе капитана Никифорова см. Герои 1863г., сс. 239 – 242).

Судьба других русских офицеров и солдат, погибших за польскую революцию, была легче – они умирали от рук заведомых врагов. Из 183 русских офицеров и солдат, попавших в плен карателей, казнены были 89.

Так что были люди, которым не по слухам, как Кропоткину, было известно отношение польских повстанцев к русским солдатам, которые вполне должны были знать о всяких возникавших трагических ситуациях, и которые пошли с повстанцами до самого конца – и сказать по правде, отношение к восстанию 1863г. таких людей, как Левкин или Безкишкин, морально куда важнее, чем отношение к нему всех прошлых, настоящих и будущих русских либералов…

Теперь мы переходим к главному вопросу, запутанному в воспоминаниях Кропоткина настолько безнадежно, что единственное объяснение этому может состоять лишь в том, что Кропоткина через 35 лет катастрофически подвела память, а проверять ее по источникам он не стал.

Дело в том, что по январскому декрету 1863г. повстанческое правительство объявило всю арендованную крестьянами у помещиков на феодальных условиях землю собственностью крестьян (отменять личную крестьянскую зависимость, т.е. крепостное право, было ни к чему, т.к. в Царстве Польском его не было аж с 1807г., а в Литве и Белоруссии – с 1861г.). Выкуп помещикам должно было заплатить государство после победы революции. Внесение крестьянами феодальных повинностей в пользу помещиков немедленно отменялось, за попытки сдирать с крестьян эти повинности помещикам полагалась смертная казнь.

Нас не должно смущать соображение о выкупе. Во-первых, значительная часть русских революционеров того времени (“Великорусс” и “К молодому поколению”) тоже стояли за уплату компенсации помещикам за счет государства, во-вторых, и это важно, повинности отменялись немедленно, а выкуп за них (даже если большая часть него все равно должна была платиться из крестьянского кармана) намечался в неопределенном будущем. Крестьянство получало реальное значительное облегчение в настоящем и нечто сомнительно-нехорошее в будущем, но, по общему правилу, на людей сильнее действуют нужды настоящего, чем предположения о будущем…

Подлинная проблема повстанческого декрета была совсем в другом. Польша продвинулась по пути капитализации сельского хозяйства гораздо больше, чем Россия, и очень значительную часть польского крестьянства составляли практически отсутствовавшие в то время в России безземельные крестьяне. Они не получили от повстанческого аграрного декрета ничего, даром что игравший крупнейшую роль в начале восстания красный революционер Зыгмунт Падлевский, расстрелянный в мае 1863г., сказал на заседании, принявшем решение о начале восстания: ” Мы должны издать декреты о наделении землей крестьян, а если завтра мы останемся живы, мы пойдем к бедняку – крестьянину и вернем ему его собственность “ (Драницын, с. 160).

Накануне восстания 6% польских крестьян составляли крестьяне-собственники, 55% – крестьяне-арендаторы и около 40% безземельные крестьяне (в абсолютных цифрах на долю первых двух категорий приходилось 2 млн человек, на долю безземельных крестьян – 1,4 млн человек (Драницын, сс. 151 и 237). Эта последняя категория не получала от победы восстания ничего. Повстанческое правительство Литвы и Беларуси, более радикальное, чем центральное польское правительство, которому оно подчинялось, писало:

“Польское народное правительство отдает всем оседлым крестьянам, помещичьим и казенным, на вечные времена в полную собственность, без чиншей и выкупов, ту землю, которую они обрабатывали, а все распоряжения московского правительства отменяет, ибо эта земля польская, а не московская” (Драницын, с. 237).

Радикально-плебейские элементы партии красных достигли компромисса в аграрном вопросе с буржуазными и помещичьими элементами отнюдь не на “шляхетской” программе, как пишет Кропоткин, а на программе радикальной буржуазной аграрной реформы. Это могло увлечь более обеспеченные слои крестьянства, но никак не крестьянскую бедноту (Драницын пишет, что повстанческое правительство обещало “батракам, отставным солдатам и неоседлым крестьянам за участие в защите страны лишь жалкую подачку в 3 морга земли” (с.238), причем даже эти 3 морга получали не все безземельные крестьяне, а лишь те, кто участвовал в восстании). Удовлетворить крестьянскую бедноту можно было лишь путем экспроприации всей помещичьей земли, не только сдаваемой на феодальных основах в аренду крестьянам, но и обрабатываемой на капиталистических началах трудом батраков, однако подобная социально-революционная мера тормозила развитие капитализма в Польше и, что на тот момент казалось важнее, бесповоротно выпихивала из “общенационального” лагеря весь класс помещиков, означала превращение буржуазной национальной революции в эгалитаристскую социальную революцию. Пойти на это деятели плебейского крыла красных не смогли – и именно в этом их главная трагическая вина…

Все это вполне объясняет тот факт, что восстание поддержала немалая часть зажиточного крестьянства, но к нему оказалась равнодушной крестьянская беднота. С.Н. Драницын в своей старой книге, замечательной по бескомпромиссности марксистского классового подхода, пишет:

“Простой рассказ П.Ф. Николаева [русского революционера -каракозовца] в его личных воспоминаниях о пребывании Н.Г. Чернышевского на каторге говорит об участии кулацких и зажиточных элементов крестьянства в восстании. “Население “конторы” состояло из простолюдинов и особенно много было жмудинов, полукрестьян – полупанков – народ отчаянно патриотичный и страстны е католики. В особенности они ненавидели интеллигенцию, которая погубила и “справу”, и “отчизну””.

Жмудь [она же Жемайтия -Северо-Западная Литва] восстала в конце марта 1863г. Именно там восстание больше всего приняло характер крестьянской войны…” (с. 248).

Еще до восстания более обеспеченные и неимущие элементы крестьянства очень по-разному относились к польскому “национал-освободительному” движению. Участник восстания Грегорович вспоминал:

“Что касается крестьянского люда, то здесь следует сделать некоторого рода различие. Общее название “крестьяне” охватывало тогда… два разряда, во многих отношениях очень непохожие друг на друга. Майорат Замойских и очиншованные национальные владения имели население, в большей части патриотически настроенное, хотя и очень осторожное и выжидающее. Но, несмотря на это, при широком распространении восстания, можно было смело рассчитывать на его участие. Много оседлых чиншевиков [крестьян-арендаторов] вошло в союз, выполнив присягу и уплачивая установленные в пользу движения налоги. Наоборот, в дворянских имениях положение дел было совершенно отличным. Местное население, недавно очиншованное, малодостаточное, не имело времени [и средств!] для выполнения гражданского долга. На все уговоры следовал обычный ответ “пусть бог поможет тому, кто хочет добра”; однако эта часть населения решительно отказывалась от участия в повстанческой организации [платить “установленные в пользу движения налоги” крестьянской бедноте было не из чего]. Этот отказ бедных крестьян сплошь и рядом останавливал и чиншевиков от присоединения к восстанию. Они справедливо говорили, что помещичьи хлопы не хотят идти с нами, а без них мы ничего не сделаем” (Драницын, сс. 235 – 236).

О частом отношении национально сознательного более зажиточного крестьянства (55% польских крестьян-арендаторов явно не могли быть поголовно кулаками, какую долю составляли кулаки среди 6% крестьян-собственников мы не знаем, поэтому можно сказать, что если в Русской революции 1917г. образовался антикулацкий бедняцко-середняцкий блок, то в польском восстании 1863г. был налицо антибедняцкий кулацко-середняцкий блок) к равнодушному к “справе” и “отчизне” беднейшему крестьянству, можно судить по короткой реплике Драницына. Среди казненных в Царстве Польском 182 повстанцев, пишет он, было “27 крестьян, входивших в отряды “жандармов-вешателей” [повстанческая полиция], восемь человек были начальниками этих отрядов, причем они отличались жестокостью к равнодушной к восстанию крестьянской бедноте” (с. 200).

У воспитанного на марксизме историка есть очень большое искушение считать повстанческий “красный террор”, направленный против “равнодушной к восстанию крестьянской бедноты”, кулацким террором, террором выступавшего за буржуазную революцию кулачества против равнодушных из-за своей высокой классовой сознательности к буржуазной революции пролетарских элементов крестьянства. В реальности дела обстояли по-другому.

Имевшие чуть-чуть более досуга и грамотности, искренне убежденные в правоте своего дела (которое для них действительно означало освобождение от помещичьей эксплуатации) и жертвовавшие восстанию не только временем и деньгами, но и жизнью, лучше обеспеченные элементы крестьянства искренне считали задавленную до последней степени крестьянскую бедноту зараженной пагубным равнодушием к “справе” и “отчизне”, а тех неимущих крестьян, которые из-за мелкой корысти становились на путь предательства, находили ничем не отличающимися от предателей из прочих классов. Все это было очень понятно, но очень печально.

В воззвании Виленского повстанческого центра (а Вильно, Литва и Беларусь – это оплот радикального, самого левого крыла восстания, это территория подлинной крестьянской войны) говорилось коротко, прямо и просто:

” Пан будет плох – пана повесим, как собаку. Мужик будет нехорош – и мужика повесим, и усадьбы их и села обратим в дым, и будет справедливая свобода, потому что этого бог уже хочет и пресвятая богородица… Мы люди вольные, а кто хочет неволи, тому дадим виселицу… а кто хочет неволи московской – того повесим на суку “ (К. Калиновский. Цит. соч., сс. 73-74 и Герои 1863г., с. 276).

То, что предателей нужно было истреблять, независимо от их классовой принадлежности, факт очевидный. Однако не менее очевидно, что не мешало бы задуматься, какие именно социально-экономические обстоятельства являются причиной равнодушия к восстанию крестьянской бедноты и как эти обстоятельства исправить.

Впрочем, автор упомянутого воззвания Константин Калиновский среди всех лидеров восстания был наиболее убежденным сторонником крестьянской вольности. В том же воззвании, наряду с обещаниями вешать предателей на суку независимо от их классовой принадлежности, говорилось следующее:

” Наше дело – не панское, а справедливой вольности, которую отцы ваши и деды издавна желали… миновала уже барщина, миновала кривда, и никакая сила не вернет ее… Никто не сможет обижать простого человека… Чинша, оброков, податей в казну и панам более не платить, земля уже ваша”. Далее содержался призыв к крестьянам на сходках самим решать, какие устанавливать новые порядки (Герои 1863г., сс. 276 – 277).

Заявление о том, что больше не надо платить податей в казну не вязалось со сбором повстанческого налога, однако едва ли Калиновский, честный вплоть до обещания “топора над каждой барской колыбелью”, лицемерил, скорее всего, в горячке борьбы противоречие просто не замечалось.

Драницын пишет:

“В качестве иллюстрации степени обострения национальной и классовой борьбы, необходимо упомянуть об участии в восстании сына жандармского полковника русской службы в Варшаве, студента Трушинского, который был, по мнению следственной комиссии, тайным секретарем жонда [повстанческого правительства]. Он жил у отца в казармах. Вместе со своей матерью он воровал у отца бумаги и передавал секретные сведения жонду. Сын, кроме того, участвовал в исполнении смертного приговора своему отцу. Интересно, что варшавские полицейские чиновника три раза предупреждали мать и сына об обысках в их квартире. Только 3 ноября 1863г. он был схвачен и расстрелян. Сын другого жандармского офицера – Денисевич – участвовал в повешении своего отца…” (сс. 201 – 202).

Перепачканная кровью и порохом, сражалась буржуазная революция, а ее наиболее энергичными и беззаветными борцами – как и во всех буржуазных революциях – были плебейские элементы: беспоместные дворяне, варшавские подмастерья, низовые священники и более обеспеченные группы крестьянства. Они не боялись ни умирать, ни убивать, ни честно признавать то, что они делают.

Мы приводили уже честные слова Калиновского о топоре над каждой барской колыбелью. Они так и остались словами, и случаев вырезания барских младенцев в ходе восстания неизвестно. При всем при том Калиновский либо не понял, либо, что на наш взгляд более вероятно, не сумел из-за соотношения сил реализовать на практике, ту принципиальную вещь, что экспроприация всех помещичьих земель – куда более надежный способ обеспечения крестьянских интересов, чем угрозы барским младенцам, и что без экспроприации всех помещичьих земель и вовлечения в восстание крестьянской бедноты подобные слова могут быть только не подкрепленными действиями угрозами…

По поводу высказывания Калиновского о топоре над каждой барской колыбелью следует сделать комментарий. Много найдется добрых душ, которые сочтут великого белорусского крестьянского революционера (именно он вел еще до восстания пропаганду в крестьянстве, в т.ч. посредством издания газеты на белорусском языке “Мужицкая правда”) кровожадным чудовищем, потенциальным детоубийцей и прочее, и прочее. В наших или чьих-либо еще оправданиях Калиновский, отдавший жизнь за освобождение угнетенного народа, абсолютно не нуждается, но объяснить его слова нужно.

Пожалевшие барских дитятей добрые души забывают о нищете и страданиях белорусского крестьянства, одного из самых нищих, задавленных и угнетенных в царской империи. Они забывают о крестьянских детях, мерших от голода и недоедания, питавшихся хлебом из всяких суррогатов, забывают о извечной ненависти угнетенного белорусского крестьянина к барину, шляхтичу, забывают о том, что для белорусского мужика, хлопа не было на земле ничего более ненавистного, чем шляхтич со всем своим антуражем.

Калиновский не отделял себя от замордованного шляхтой белорусского крестьянина, хлопа, страдания крестьянина были и его страданиями, крестьянская ненависть – и его ненавистью. Великая ненависть к угнетателям рождается не из жестокости, но из великого сострадания к угнетенным…

Так что жалеть барских дитятей , колыбелям которых грозил топором Калиновский, мы не станем . Для этого гуманного дела найдется и без нас слишком много желающих. А вот кто пожалеет детей хлопов, белорусских мужиков?

В историческом романе белорусского писателя советских времен В. Короткевича “Дикая охота короля Стаха”, героиня, кающаяся молодая шляхтянка, рассказывает о крестьянском мальчике, впервые в жизни съевшим такой деликатес, как драник ( оладья из тертого картофеля с мукой) , а потом делает вывод: пока наш дворянский класс пил да гулял, жировал да пировал, крестьянские дети не видели даже драников и питались хлебом с лебедой. Поэтому когда крестьяне вырежут наш класс до последнего человека, они будут иметь на это полное моральное право. Калиновский, в отличие от данной шляхтянки, не только рассуждал, но и действовал – действовал ради такой скромной цели, чтобы крестьянские дети перестали есть хлеб с лебедой и впервые наелись хотя бы драников, – и если бы ради этой цели действительно оказалось нужным пустить под топор всех барских дитятей, с моральной стороны тут нечего было бы возразить…

С военной точки зрения восстание было обречено с самого начала. Повстанцы даже не пытались освободить Варшаву (в восстаниях 1794 и 1830-1831гг. освобожденная Варшава была естественной столицей восстания). Попытки захватить в самом начале восстания некоторые сравнительно крупные города (намечавшийся на роль временной повстанческой столицы Плоцк, например), не удались и восстание осталось плохо вооруженной лесной партизанщиной, самыми крупными боевыми операциями которой могли быть лишь в основном неудачные бои с царскими полками и налеты на уездные города.

В конце апреля 1863г. повстанческий командир Зыгмунт Сераковский сделал попытку с боями прорваться в Латвию и поднять там на восстание латышских крестьян против немецких баронов. Это была единственная крупная попытка интернационализации восстания, выхода его за пределы старой Речи Посполитой. В случае удачи она обещала чрезвычайно много. Латышские батраки лютой ненавистью ненавидели немецких баронов. Эту ненависть они покажут и в 1905г., когда Латвия станет оплотом красной партизанщины, и в 1914г., когда латышские полки окажутся самыми боеспособными частями царской армии (русскому крестьянину воевать с немецким рабочим было не из-за чего и воевать он не хотел. Латышский батрак, ненавидя немецких баронов, переносил свою ненависть и на всех немцев. Когда он убедится, что нужна не национальная, а классовая война, тогда лучшие полки царской армии станут красными латышскими стрелками, а в 1919г. создастся задавленная лишь иностранной интервенцией Латышская советская республика, где, в отличии от Советской России 1919г., до самого конца просуществовали стихийно-демократические порядки ранней революции вроде сохранения в армии власти солдатских комитетов и получения наркомами зарплаты не выше средней зарплаты рабочего).

Сераковскому не удалось дойти до Латвии. По дороге его отряд был разбит превосходящими силами врага, сам Сераковский – тяжело ранен. Сопровождавшая его группа повстанцев попросила у местной польской помещицы повозку, чтобы довезти неспособного из-за ранения самостоятельно передвигаться Сераковского до границы. Помещица отказала. Тогда повстанцы конфисковали повозку. Оскорбленная в лучших чувствах, помещица сообщила о “повстанческой банде” властям. Она, наверное, любила “отчизну”, но свою собственность любила еще больше…

Восстание стремительно потеряло стратегическую перспективу. Не удалось ни захватить хоть какие-то польские города, ни вызвать крестьянскую революцию в России, ни даже получить поддержку от западноевропейских держав, как того хотели белые… Оставалось, несмотря ни на что, сражаться до самого конца.

Некоторые из действовавших в самой Польше лидеров радикального крыла красных были арестованы еще до восстания (Я. Домбровский, Б. Шварце), другие погибли в первые месяцы восстания – С.Бобровский, З. Падлевский, З. Сераковский. Падлевский и Сераковский были казнены царскими карателями, и тут все ясно, а вот на обстоятельствах гибели Бобровского следует остановиться особо.

23-летний Стефан Бобровский, за 7 лет до этого – сокурсник Писарева, талантливый организатор и революционный политик, в марте 1863г. был фактическим лидером повстанческого правительства и руководителем (а скорее координатором, т.к. у сражавшихся в разных местах отрядов высокой централизации действий не было и быть не могло). 31 марта 1863г. Бобровский будет убит на дуэли белым офицером – проходимцем.

Польские революционеры из радикального крыла красных были искренними и самоотверженными людьми, не жалевшими для счастья народа, как они его понимали, собственных жизней. Но из-за того, что они действовали в буржуазной национальной революции, как ее радикальное крыло, и это волей-неволей влияло на их действия, по отношению к ним часто испытываешь двойственное чувство, каковой двойственности совершенно нет в отношении к русским народникам и народовольцам.

В самом деле, чего ради Бобровскому, фактическому лидеру повстанческого правительства, своей партии и всего восстания, наверняка понимавшему, что в то время и на том месте его не мог заменить никто, идти на дуэль с каким-то проходимцем (а был, для полного счастья, Бобровский штатским интеллигентом с сильной близорукостью). Нет, пошел же, поддался на провокацию белых помещиков и погиб преждевременно и попусту…

После убийства Бобровского восстание в Польше окончательно теряет стратегическую перспективу и плывет без руля и ветрил. Начинается чехарда умеренно-красных, умеренно-белых, красно-белых и бело-красных правительств, не знавших, чего хотеть и что делать. “Диктатуру” красного генерала Мерославского сменяет “диктатура” белого генерала Лянгевича. Обе “диктатуры” просуществовали ровно по неделе, до тех пор, пока разбитые в первой стычке с царскими войсками “диктаторы” не сочли нужным ретироваться за границу.

В Литве и Западной Беларуси, где происки белых увенчались лишь временным успехом, и где восстанием – с некоторым перерывом – руководили такие сторонники крестьянской революции, как Калиновский, Сераковский, Мацкявичюс, Звеждовский, Врублевский, дело обстояло лучше. Именно в Литве и в Западной Белоруссии восстание превратится в настоящую крестьянскую войну и именно там царизм будет вынужден пойти на наибольшие уступки крестьянству. Однако период февраля – июня 1863г., когда белые и умеренные красные оттеснили от руководства восстанием в Северо-Западном крае группу Калиновского, поставив ее перед ультиматумом внутренней гражданской войны, имел катастрофические последствия в том смысле, что именно в это время было задавлено восстание в Восточной Беларуси, тогда как прорываться в Россию, чтобы поднимать там крестьянское восстание, можно было только через территорию Восточной Беларуси. Калиновский и его товарищи в феврале 1863г. согласились пойти на компромисс, посчитав – с определенными основаниями – что для войны на два фронта у них в тот момент не хватит сил. В июне 1863г. буржуазно-помещичьи элементы, убедившись в собственной бездарности и стремясь спастись, пока можно, отдали руководство восстанием в Литве и Беларуси плебейским революционерам. Но было уже слишком поздно.

В самой Польше в октябре 1863г. последнее из бестолковых повстанческих “правительств” -не оказавшее никакого сопротивления и даже обрадовавшееся, что нашелся дурак, решивший взвалить на себя весь этот груз – распустил Ромуальд Траугут, назначивший себя диктатором восстания. Поступивший столь недемократично, Траугут был личностью суровой, трагической и честной.

До восстания Ромуальд Траугут, отставной офицер царской армии, был мелким помещиком и консервативных польским патриотом. К революционному подполью он отношения не имел. Получив предложение от появившегося в его краях повстанческого отряда возглавить этот отряд в качестве ценного военспеца, Траугут принял решение после долгих раздумий, но решившись, прошел по избранному им пути до самого конца.

По своим социально-экономическим и политическим взглядам Траугут изначально был гораздо ближе к белым, чем к красным. Но, возглавив почти побежденное восстание, он увидел, что единственная, хотя и минимальная, надежда на спасение восстания состоит в вовлечении в него как можно более широких масс крестьянства, для чего требуется по меньшей мере строгое выполнение январского декрета об отмене феодальных повинностей. Траугут представлял очень редкий, но иногда встречающийся в правящих классах тип искреннего патриота – идеалиста, которому “отчизна” и вправду дороже поместья, и который, чтобы спасти “отчизну”, готов даже отдать поместье крестьянам и заставить сделать то же самое своих братьев по классу.

27 декабря 1863г. Траугут издал декрет, согласно которому помещики, принуждавшие крестьян к уплате феодальных повинностей, подлежали смерти. В этом декрете в той его части, где содержалось обращение к повстанческим командирам, говорилось:

“Народное правительство смотрит на войско не только как на защитника края, но также как на первого и самого верного исполнителя прав и постановлений, провозглашенных правительством, а прежде всего прав, данных польскому народу манифестом 22 января 1863г. [тем самым, где говорилось о переходе арендованной на феодальных условиях у помещиков земли в собственность крестьян]. Если бы кто осмелился в чем-нибудь нарушить эти права, тот будет рассматриваться как враг, худший, чем москали. Следовательно, доказывайте постоянно значение данных народным правительством прав и объясните народу высокое значение распространения на него всех прав гражданства наравне с прочими сословиями. Объясните при этом, что каждый гражданин, если он хочет использовать данные ему права, должен их беречь и защищать, что тогда только крестьянство оценит и узнает все блага жонда [повстанческого правительства]. Помните, что восстание без народных масс есть только военная демонстрация, только с народом мы можем победить Москву, не надеясь ни на какие военные интервенции, без которых бог позволит нам обойтись. В обезлюдевшей и опустошенной Литве ксендз Мацкевич во главе 200 человек, и крестьянин Лукашунас с горстью крестьян в сто человек до сих добывают себе обеспечение за счет москалей.” (Драницын, сс. 280-281).

Если верить показаниям кн. Вл. Четвертинского, именно при диктаторе Траугуте произошла относительная демократизация повстанческого руководства на местах:

“Разница между старой и новой инструкциями заключалась в том, что прежде вся власть была поручена начальнику уезда. Он мог даже не назначать помощников, а сам всем ведать. Между тем по новой инструкции он должен был уже непременно назначать себе помощников по каждому отделу, советоваться с ними во всяком случае и решать дело большинством голосов. Таким образом, власть начальника с какого-то рода диктатуры переходила в более представительную” (Драницын, с. 281).

Все это было хорошо и правильно, но было уже слишком поздно. Восстание гибло. Один за другим терпели поражение повстанческие отряды, гибли в боях или на виселицах рядовые повстанцы и их командиры, уходили за границы как нестойкие, так и те, кто из-за ранений не мог продолжать борьбу. Продолжало держаться подполье, иной раз способное даже на крупные боевые акции (в сентябре 1863г. варшавские подпольщики совершат покушение на нового наместника генерала Берга), но и оно громилось репрессиями. Исчезала уже вера в победу, и оставалась только решимость несмотря ни на что сражаться до самого конца.

В конце декабря 1863г. был расстрелян соратник Калиновского Титус Далевский. В своем предсмертном письме он сказал:
“… во вторник или в следующие дни я буду мертв. В жизни моей я не испытал счастья… Любил свою родину, и теперь мне радостно отдать за нее жизнь. Оставляю мою семью на попечение моего народа, ибо из нас, братья, никто не останется в живых” (Герои 1863г., с. 282).

Возглавлявший виленское подполье Калиновский считал своим моральным долгом приходить на казни и, становясь в первых рядах окружавшей эшафот толпы, последним взглядом прощаться с товарищами, чтобы те в последние минуты жизни могли видеть не только вражьи палачьи морды и равнодушные зевачьи лица. Повстанческая граница все еще работала, Калиновский много раз мог уйти в эмиграцию, но считал для себя невозможным покинуть поле боя. Ему несколько раз удавалось уходить от полицейских облав. Выданный предателем, он был арестован 28 января 1864г. С его арестом исчезли последние элементы координации действий городского подполья и еще державшихся повстанческих отрядов, каждый из которых теперь мог действовать только на свой страх и риск, не зная даже, что происходит у товарищей.

Калиновский – и другого нельзя было ожидать – отказался говорить что-либо о своих товарищах, хотя и написал подробные рассуждения о мерах для прекращения антагонизма русского и польского, белорусского и литовского народов. Своему отказу от фактических показаний он дал вежливо-издевательскую мотивировку:

“Выработав трудом и жизнью сознание, что если гражданская откровенность составляет добродетель, то шпионство оскорбляет человека, что общество, устроенное на других началах, недостойно этого названия, что следственная комиссия, как один из органов общественных, не может отрицать во мне этих начал, что указания мои о лицах, которые делают чистосердечные признания или о которых следственная комиссия знает иным путем, не могут способствовать умиротворению края, я счел необходимым заявить следственной комиссии, что в допросах насчет личностей, ею указываемых, я поставлен иногда в положение, не соответственное ее желаниям, и должен быть сдержан в своих показаниях по причинам вышеуказанного свойства. Заявление это делано в той надежде, что следственная комиссия устранит безвыходное мое положение. Причины и последствия мною давно хорошо обдуманы, а сознание чести, чувства собственного достоинства и того положения, которое я занимал в обществе, не дозволяет мне следовать по иному пути” (Герои 1863г., сс. 284 – 285).

Незадолго до казни Калиновский смог передать на волю свое прощальное письмо белорусскому крестьянству:

“Браты мои, мужики родные! Из-под виселицы царской приходится мне к вам писать и, видимо, в последний раз. Горько покинуть землю родную и тебя, мой народ. Грудь застонет, заноет сердце, но не жаль погибнуть за правду твою. Прими же, народ, искреннее мое слово предсмертное, ведь оно как бы с того света, только для добра твоего написано… Нет, братья, большего счастья на свете, если есть возможность для человека получить доступ к науке, овладеть мудростью. Только тогда он будет жить обеспеченно, только тогда он сам будет управлять судьбою своей,… ибо, обогатив наукой разум и развив чувства, с искренней любовью отнесется к народу своему. Но как день с ночью не ходят вместе, так и не идет рядом наука правдивая с неволей царской. И пока мы будем под гнетом этим, у нас ничего не будет, не будет правды, богатства и никакой науки, как скотину, нас будут гонять не для добра, а на погибель нашу…” (Герои 1863г., сс. 286 – 287).

Калиновского казнят 22 марта 1864г. Когда под виселицей будут зачитывать смертный приговор “дворянину Константину – Викентию Калиновскому” он громко, чтобы слышали собравшиеся посмотреть на казнь городские жители и приехавшие в Вильно по всяким своим делам крестьяне, скажет “У нас нет дворян – у нас все равны!”.

Было ему тогда 26 лет… Калиновский был замечательным революционером – талантливый пропагандист, волевой организатор, искусный конспиратор, самый убежденный и последовательный среди всех руководителей восстания сторонник крестьянской революции (его идеология формировалась под влиянием работ Чернышевского и других русских революционных демократов, с которыми у него были связи во время его учебы в Санкт – Петербурге). Не его вина, что он не смог сделать больше, чем сделал, что общенациональное восстание, в котором он должен был участвовать, если не хотел только удалиться куда-нибудь в Англию и заниматься там правильной теорией, много раз связывало ему руки. В пределах своей объективной ситуации он сделал то, что можно было тогда сделать, и именно благодаря ему и таким, как он, героям плебейского крыла буржуазных национальных революций последующее революционное социалистическое движение сделает вывод о вредности “общенационального фронта” и противопоставит буржуазной национальной революции революцию социальную… Проживи он дольше, не погибни в возрасте всего 26 лет, и сам он, скорее всего, пришел бы к революционному социализму…

Через 8 дней после казни Калиновского, 30 марта в Варшаве будет арестован последний вождь общенационального восстания Ромуальд Траугут. Траугута и 4 его товарищей из повстанческого руководства казнят 24 июля. Последний руководитель варшавского подполья Александр Вашковский сможет еще издать и распространить по городу листовку: “Отдадим честь мученикам и освятим их память не слезами скорби и отчаяния, а присягой следовать по их пути” (Герои, 1863г., с. 392).

М. Инсаров.

Фото:

Друкарскі варштат паўстанцаў