"Глубоко потрясла нас трагическая весть о смерти Петра Алексеевича Кропоткина, этого титана революционной мысли, неутомимого борца за лучшие идеалы человечества.

Тяжкую незаменимую потерю понесло угнетённое, борющееся человечество твоею смертью!..

Мир анархистского движения, мир революционной мысли и борющегося пролетариата, тебя не забудет!..

Пусть же путь, пройденный тобою, и великие идеи, которые ты провозгласил, будут для нас – твоих единомышленников и последователей – путеводной звездой в тяжёлой неравной борьбе по пути к светлому будущему, живым источником энергии, силы, мощи и непоколебимости духа…

Мир праху твоему, великий мыслитель и неутомимый борец!..

Знамя освобождения, знамя анархии, которое ты твёрдо держал в течение своей жизни, мы не оставим!.. И с удесятерённой энергией будем бороться за торжество и победу великих идеалов, начертанных на нём!..

Глубоко скорбим и сожалеем, что мрачные своды "красной" тюрьмы, в объятиях которой мы заживо погребены, не дают нам возможности исполнить наш последний долг перед П.[етром]А.[лексеевичем]

14.II.21 г. Москва

Анархисты, заключённые при Особ.[ом] отделе внутрен.[ней] тюрьмы ВЧК

Подписи: И. Чарин, А. Буданов"[4].

Наряду с махновским движением Кронштадтское восстание 2 – 18 марта 1921 г. стало одним из наиболее заметных народных выступлений против большевистской диктатуры, развернувшихся на исходе Гражданской войны под лозунгами демократизации советской политической системы и преодоления социального неравенства и господства большевистской партийной бюрократии. Вплоть до нашего времени как в силу своей противоречивости, так и по масштабам своего влияния на взаимоотношения различных социалистических течений, оно привлекает внимание историков и публицистов. После разгрома восстания последователи П.А. Кропоткина, анархо-синдикалисты и анархисты-коммунисты, были в числе тех, кто попытался осмыслить уроки этого выступления, донести информацию о нём до участников международного социалистического и рабочего движения.

Безусловно, публикации анархистов по этой теме характеризует полемически заострённый характер. Анализируя опыт восстания, они стремились доказать на его примере верность своих идейных принципов, в частности – идеи о исторически присущей государству преимущественно репрессивной роли[5]. Тем не менее, работы анархистов о Кронштадте основаны на фактическом материале и содержат интересные оценки в основном подтверждаемые историческими источниками. Стремясь ознакомить общественность с намерениями повстанцев, опровергнуть распространявшиеся пробольшевистскими авторами мифы о контрреволюционности «кронштадтского мятежа», анархисты публиковали большое количество документов повстанцев. Например, А. Беркман и В. Волин в своих книгах поместили десятки документов, призванных проиллюстрировать позицию противоборствующих сторон[6]. Книги А. Беркмана, Э. Гольдман, Е. Ярчука, А. Горелика, В. Волина содержат и собственные наблюдения авторов за действиями большевистских властей, обстановкой в Петрограде и Москве в феврале – марте 1921 гг.[7]

Одна из наиболее интересных проблем, оказавшихся в центре внимания анархистов – это политическая позиция кронштадтских повстанцев, характеризующая их роль в развитии революции. Анархисты позиционировали их как «третью силу», противостоявшую не только большевистской диктатуре, но и «контрреволюционным» силам (белым, правым эсерам, сепаратистам). По выражению В. Волина – Кронштадт и Махновщина – это «революционные движения», «которые сражались против большевистской власти во имя подлинной свободы и подлинных принципов Социальной Революции, отвергнутых и растоптанных большевиками»[8]. М. Гольдсмит, Е. Ярчук, а вслед за ними и другие анархистские публицисты рассматривали историю восстания в контексте революционных традиций Кронштадта. Это и восстания в период революции 1905 – 1907 гг. и попытка выступления в 1910 г.[9] Но особенное место здесь занимает анализ революционной деятельности кронштадтцев в 1917 – 1918 гг. Именно в этот период Кронштадтский Совет, рабочие и матросские массы города, возглавляемые анархо-синдикалистами, большевиками и максималистами играют роль своеобразного авангарда революции[10], выдвигают требования перехода всей власти к советам на местах, социализации земли, заводов и фабрик, прекращения империалистической войны[11]. Фактически Е.З. Ярчук показывает, что «лозунги Октября 1917» – это лозунги, выдвигавшиеся кронштадтцами уже весной 1917 г. Начиная с этого периода анархисты сближают отстаиваемую кронштадтцами левосоциалистическую альтернативу с принципами анархизма: «Лозунг «Вся власть Советов на местах» понимается ими, что отныне никакой центр не может приказывать или предписывать ни одному Совету, ни одной организации, что, наоборот, каждый Совет, каждая местная рабочая и крестьянская организация стремится к добровольному объединению с родственными организациями; таким образом Федерация Вольных Советов и Федерация Фабрично-Заводских Комитетов создают мощную организованную силу, как для успешной защиты революции, так и для успешного налаживания производства, распределения»[12]. Широкое развитие самоуправления Советов и домкомов в Кронштадте, создание народной милиции на основе всенародного вооружения, социализация жилья, появление кооперативных предприятий и огороднической коммуны – всё это давало основания М.И. Гольдсмит, Е.З. Ярчуку, а затем и В.М. Волину воспринимать Кронштадт 1917 – начала 1918 гг., как ячейку развивающихся анархо-коммунистических отношений[13]. Указывают они и на ту роль ударного отряда, которую сыграли кронштадтские матросы и рабочие в критические для лево-социалистических сил моменты. К ним относятся: события 3 – 6 июля 1917 г. в Петрограде, ликвидация Корниловского мятежа, свержение Временного правительства и борьба за установление Советской власти в конце октября 1917 – начале 1918 гг., борьба против армии Юденича[14]. Мартовское восстание 1921 г. авторы-анархисты рассматривают, как последний выход вольнолюбивых революционных настроений кронштадтцев.

Анархисты трактовали Кронштадтское восстание и как попытку вернуться к воплощению «лозунгов Октября»[15]. Указывали авторы анархистского толка и на отсутствие в Кронштадте каких-либо лозунгов, имеющих «буржуазно-демократический» характер (созыв Учредительного собрания, свобода торговли)[16]. А. Беркман и Е. Ярчук писали, что делегаты, отправленные кронштадтцами на предприятия Петрограда, заявили об отказе поддержать подобные требования, выдвинутые частью бастовавших[17].

Тексты анархистов пронизывает стремление найти в политической практике кронштадтских повстанцев точки соприкосновения с анархистской и революционно-синдикалистской доктриной. Оригинальную точку зрения выдвинул В.М. Волин, подчеркнувший, что это движение было «неполитическим» и "социальным"[18]. Здесь он обошёл вниманием то обстоятельство, что требования кронштадтцев носили в большей степени политический, нежели социально-экономический характер. В целом же авторы-анархисты обращали внимание на приверженность восставших идее демократических свобод. Часто со ссылкой на декларации и пропагандистскую литературу повстанцев, они указывали на распространение в Кронштадте лозунга «Третьей революции», имевшего анархистское происхождение[19]. Впервые мысль о трёх последовательно сменяющих друг друга этапах революции («трёх революциях») в марте 1917 г. появилась на страницах анархистских газет. Одним из её авторов был В.М. Волин[20]. С точки зрения сторонников данной теории, первый этап революции, осуществившийся в феврале – марте 1917 г., привёл к свержению самодержавия и переходу власти в руки буржуазии. Второй этап, связанный с борьбой за установление демократической республики, должен был завершиться захватом власти социалистическими партиями, которые проведут аграрную реформу в духе программы Партии социалистов-революционеров и национализируют промышленность. Затем под руководством анархистов рабочие, крестьянские и солдатские массы начнут третий этап революции, означающий разрушение государственного аппарата и переход управления различными сферами жизни общества в руки федерации органов революционного территориального и производственного самоуправления (общие собрания трудящихся и подконтрольные им советы делегатов) рабочих и крестьян. Волин характеризует действия кронштадтских матросов в марте 1921 г., как начало «третьей революции»[21]. С этой точки зрения для анархистов характерно внимание к принципам самоуправления, положенным в основу самоорганизации повстанцев. При их последовательном развитии, кронштадтцы могли бы рано или поздно перейти и к анархистской организации общества: «Движением управляли сами трудящиеся, которые выражали свои собственные идеи и стремления без какого бы то ни было давления. … Не столь важно, что в сложившихся обстоятельствах восставшие говорили о власти (Советов), вместо того, чтобы навсегда избавиться от самой идеи «власти», заменив её координацией, организацией управления. Тем самым они отдали последнюю дань прошлому. Завоевав полную свободу дискуссии, организации и деятельности, встав на истинный путь независимой активности, народные массы обязательно последовали бы по нему до конца», – писал он[22]. Волин подчёркивает временный характер власти повстанческого ревкома, обусловленный обстоятельствами борьбы против коммунистической диктатуры[23]. Его взгляды вполне разделял и теоретик анархо-синдикализма Г.П. Максимов: «Коммуна Кронштадта не успела развернуть своей программы. 16-дневное существование слишком малый срок для этого, но она успела сказать, что вольный Совет должен быть политической формой самой маленькой деревни, а фабрично-заводской комитет экономической формой вольной фабрики-коммуны»[24]. Другие авторы открыто оценивали восстание в Кронштадте, как анархистское. Так, А. Горелик открыто утверждал, что Кронштадт «оказался с анархическим духом и даже действием»[25]. М.И. Гольдсмит назвала эти события «попыткой советской либертарной революции»[26].

Исторические аллюзии Кронштадтского восстания с другим знаковым для сторонников либертарных идей историческим явлением, Парижской коммуной, довольно часто присутствуют в трудах анархистов[27]. Кронштадт для них – новая Парижская коммуна, яркий пример восстания трудящихся под анархическими лозунгами. Из этого примера они призывали извлекать уроки политической борьбы. Так, А. Беркман проводил аналогии между ошибками коммунаров и неудачной стратегией повстанцев Кронштадта: игнорирование советов военных специалистов, отсутствие попыток перенести восстание на соседние города, «склонность к пассивной оборонительной тактике»[28].

Эта аналогия также имела важное концептуальное звучание как в связи с оценкой перспектив развития революции в России, так и с общей атмосферой падения революционной волны в Европе 1920-х. Разгром Парижской коммуны в 1871 г. в работах историков-социалистов традиционно рассматривается как начало эпохи реакции в странах Европы. Так и «Новая экономическая политика», начало которой положил разгром Кронштадта, рассматривалось анархистами в контексте «реакции мировой буржуазии» начала 1920-х. Учитывались капиталистические элементы политики большевиков в этот период (поощрение частной торговли, частной собственности, иностранных концессий), сопровождавшиеся ликвидацией остатков политических свобод, установлением контроля над обществом со стороны спецслужб, репрессиями против оппозиционных социалистических сил, превращением профсоюзов и кооперативов в придатки государства[29]. Анархисты признавали, что изменение экономической политики большевиков было своеобразной реакцией на восстание в Кронштадте и массовые крестьянские выступления[30]. Но указывалось, что повстанцы были против восстановления капитализма, которое готовила Российская Коммунистическая Партия (большевиков) (РКП(б))[31]. На взгляд анархистов, без разгрома наиболее революционных сил трудящихся в лице кронштадтских повстанцев и махновцев большевики не смогли бы осуществить свою политику уступок мелкой буржуазии. «…Только после победы над революционным Кронштадтом Бухарины получили возможность распоясаться и кричать кулакам «обогащайтесь!» »[32], – указывала И.М. Лазаревич. «Таким образом был совершенно извращён смысл «свободы», которой добивались кронштадтцы. Вместо свободной творческой и созидательной деятельности трудящихся масс, которая ускорила бы путь к их полному освобождению (как требовал Кронштадт), была предоставлена «свобода» отдельным личностям торговать и обогащаться. Тогда и возник новый тип советского нувориша – «нэпман». … Действительно, нэп был всего лишь «остановкой» – не для того, чтобы затем пойти вперёд, а, напротив, чтобы вернуться в исходную точку, к той же суровой диктатуре партии, тотальному огосударствлению, эксплуатации трудящихся масс новым государственным капитализмом. Отступили, чтобы кратчайшим путём прийти к тоталитарному капиталистическому государству и обезопасить себя от повторения «Кронштадта» »[33], – писал В.Волин. Косвенным подтверждением «реставраторского» в отношении капиталистических порядков характера большевистского режима для анархистов служил факт признания РКП(б) «партией порядка и твёрдой власти» со стороны националистических элементов, выразившийся в идеологии «сменовеховства»[34]. В связи с этим на страницах анархистских изданий появляются определения политической системы СССР, как фашистской диктатуры[35]. Параллели между режимом Б. Муссолини и диктатурой И.В. Сталина были характерны для работ анархистов (в том числе теоретиков международного масштаба А. Борги, В. Волина, Г. Максимова) и близких революционному синдикализму, «коммунистов рабочих советов» (О. Рюле)[36].

На страницах работ анархистских публицистов получили отражение весьма немногочисленные, но интересные факты попыток прямого воздействия анархистов на ход восстания. Так, В.М. Волин указывает, что отправленные в Петроград агенты повстанцев имели задание переправить через линию фронта самого Волина и Ярчука, в 1917 г. пользовавшегося популярностью в Кронштадте[37]. Оба в тот момент сидели в тюрьме и потому попытка провалилась. Подчёркивалась миротворческая роль в конфликте петроградских советских анархистов – Беркмана, Гольдман, Перкуса и Петровского, попытавшихся отговорить петроградских партийных руководителей от военного разгрома восстания и предложивших своё посредничество в переговорах[38].

Анархисты отвергали вероятность руководства восстанием со стороны каких-либо организованных политических сил. Они отстаивали точку зрения о его стихийном, неподготовленном характере[39]. В пользу стихийности говорил неблагоприятный с климатической точки зрения момент начала восстания. Дождись матросы таяния льда – и крепость могла бы выдержать осаду, не опасаясь наступления сухопутных сил[40]. Категорически отвергалась получившая распространение в трудах пробольшевистски настроенных авторов версия о «белогвардейском заговоре» группы офицеров, будто бы являвшихся организаторами «мятежа»[41]. В этом вопросе они ссылались на опровержения, которые давали члены Кронштадтского ВРК. Волин подробно останавливается на этом вопросе, указывая, что о службе в царской армии генерала Козловского и др. военспецов было прекрасно известно коммунистам, закрывавшим глаза на эту информацию раньше, но использовавших её в пропагандистских целях в момент восстания[42]. Эти действия воспринимались как лицемерные и с той точки зрения, что подавлением восстания руководил бывший царский офицер М.Н. Тухачевский[43]. В работах анархистов о Кронштадте постоянно присутствуют ссылки на отказ повстанцев принять помощь от белогвардейцев и эсеров[44]. Лишь в ситуации скорого поражения, – указывает Волин, – повстанцы вынуждены были принять медикаменты и продовольствие.

Не обходили вниманием анархистские публицисты и вопрос о факторах, вызвавших восстание в Кронштадте. Их позиция сводилась к тому, что выступление было вызвано диктаторским характером большевистского режима, задавившим возможность самодеятельной активности населения в любой сфере жизни общества[45]. Кроме того, восстание, как и предшествовавшие ему забастовки петроградских рабочих, стали следствием неоправдавшихся надежд на смягчение политики РКП(б) после окончания гражданской войны[46]. Важным фактором, подтолкнувшим моряков на активные действия авторы-анархисты называют и солидарность с выступлениями петроградских рабочих в феврале 1921 г.[47] Подчёркивалось также, что провоцирующую роль в отношении начала восстания сыграли речи комиссара Балтфлота Кузьмина, на делегатском собрании 2.03.1921 г. угрожавшего матросам вооружённым вмешательством[48].

Анархистские исследователи уделяли большое внимание и анализу перспектив развития восстания. Здесь наметились определённые разногласия. Так, А. Беркман, несколько преувеличивая нерешительность и испуг руководства РСФСР в первые дни восстания, полагал, что в случае решительных действий инсургенты не только могли взять Петроград, но и одержать победу в масштабах всей страны: «Кронштадт мог легко повернуть свои орудия против Петрограда и выбить из него большевистских правителей, которые были напуганы и собирались покинуть город. Один решительный удар моряков – и они взяли бы Петроград. А затем Москву. Вся страна была готова поддержать такие действия. Никогда ранее большевики не были так близки к краху». Основная причина поражения восставших, полагали анархисты, в миролюбии повстанцев, в их стремлении к политическому компромиссу с правительством, разрешению конфликта мирным путём. Отсюда – сугубо оборонительная тактика, нежелание открывать огонь первыми[49]. Даже образование Временного революционного комитета, указывает Ярчук, было продиктовано лишь стремлением обеспечить проведение свободных выборов в Совет, защитив его от вооружённого давления большевиков[50]. Поведение вождей повстанцев анархисты характеризуют как политически наивное, указывая на присущую им вплоть до последних часов перед боевыми действиями веру в справедливость коммунистического правительства: «Кронштадтское движение было стихийным, неподготовленным и мирным. В том, что оно завершилось вооружённым конфликтом, вылившимся в кровавую трагедию, виновен только адский деспотизм «коммунистической» диктатуры»[51]. «Они не хотели вооружённой борьбы. Они стремились разрешить конфликт мирно и по-товарищески: свободно переизбрать Советы; прийти к соглашению с коммунистами; действовать методами убеждения; освободить трудящиеся массы. Им была навязана братоубийственная война»[52], – даёт идентичную оценку Волин.

П.А. Аршинов в своих выводах был ещё оптимистичнее Беркмана. Так, в духе идей «платформистского» течения анархо-коммунизма он полагал, что распространение Кронштадтского восстания на всю Россию и его возможная победа были бы обеспечены в случае руководства со стороны централизованной анархистской партии: «Будь в Кронштадте организованное анархическое ядро, кронштадтское восстание разрослось бы по всей России и может быть изменило бы весь последующий ход русской революции»[53]. Другие авторы-анархисты дают более реалистичные и взвешенные оценки возможностей восставших. Они отмечают, что хотя требования повстанцев Кронштадта перекликались с пожеланиями участников других народных антибольшевистских движений, они не могли рассчитывать на серьёзную помощь с их стороны. Ведь эти восстания в основном уже были разгромлены карательными силами правительства. Были подавлены или пошли на спад в результате уступок властей и выступления петроградских рабочих. Такая оценка интересна, поскольку принадлежит одному из руководителей антибольшевистских повстанческих сил – Н.И. Махно[54]. В связи с этим В. Волин и Г. Максимов отмечают установленную коммунистическими властями информационную изоляцию Кронштадта, эффективно действовавшую в сочетании с кампанией по дискредитации восставших[55].

До определённой степени симпатии анархистов по отношению к кронштадтским повстанцам проявляются при моральной оценке действий противоборствующих сторон. Кронштадтцы наделяются высокими моральными качествами. Среди них – беспримерный героизм повстанцев, обречённых на неравный бой с большевистскими карателями. Восставшие ведут борьбу невзирая на голод, усталость, численный перевес врага[56]. Так, неоднократно авторы-анархисты отмечали роль кронштадтских женщин, добровольно под огнём подбиравших не только своих, но и вражеских раненых на льду залива[57].

В. Волин связывает энтузиазм восставших с возрождением порядков Октября 1917 г., наступившее вместе с освобождением города от власти большевиков[58]. В связи с этим отмечается дух социальной справедливости, равенства, характерный для действий руководителей восстания. В городе было введено равное распределение продовольствия с сохранением привилегий лишь в отношении больных и детей. Как бескорыстное самопожертвование трактуются действия матросов, при большевистской власти получавших больший паёк, но во время осады уравнявших его в пользу рабочих[59]. Анархисты отмечают также миролюбие восставших, гуманность их действий по отношению к пленным и политическим противникам[60].

Противоположные оценки даны действиям правительственных сил. Вину большевистского руководства за развязывание боевых действий против Кронштадта признают все анархистские публицисты. Рядовые же бойцы РККА в лучших традициях революционной публицистики определялись, как обманутые. Авторы анархистского толка однозначно определяют столкновения между кронштадтскими повстанцами и красноармейцами, как «братоубийственный» акт: «все погибшие суть рабочие и крестьяне, все они – те, за счёт которых большевистская партия, обманывая их лучшим будущим, пробралась к власти…»[61]. В связи с этой оценкой характерны приведённые Э. Гольдман воспоминания о беседе с курсантом, участвовавшим в штурме Кронштадта: «Его психологические мучения, говорил он, были ничем по сравнению с его душевной агонией. Слишком поздно он осознал, что он был одурачен криком о «контрреволюции». Это были не царские генералы в Кронштадте, не белогвардейцы – он нашёл только своих собственных товарищей, матросов и солдат, которые героически сражались за революцию»[62].

Для анархистов Кронштадтское восстание стало своеобразным «моментом истины» большевизма, раскрывшим мировой общественности его подлинный политический облик, характерными чертами которого являются: стремление любой ценой удержать власть, склонность к жестоким репрессиям против инакомыслящих, беспринципность в выборе средств политической борьбы, презрение к требованиям простых рабочих и крестьян[71]. Авторы анархистского толка указывают на моральное поражение большевиков. Ведь Ленин и Троцкий оказались способны на серьёзные территориальные уступки Польше, раздел с Турцией территории закавказских государств. РСФСР заключил торговое соглашение с Англией. В 1920-е гг. в России началось возрождение капиталистических отношений, возродилась буржуазия, и даже разрешили концессии иностранным фирмам. Фактически руководители РКП(б) реализовали на практике все те устремления, в которых сами же обвиняли кронштадтских повстанцев[72]. Но при этом отказались от диалога с собственным народом, даже с той его частью, что выступала за власть советов[73]. Именно это сочетание обстоятельств, по мысли Беркмана, показало миру «подлинный характер «коммунистической» диктатуры» – тиранический, антисоциалистический и антинародный: «10-й съезд коммунистической партии проходил в Москве во время Кронштадтского восстания. На этом съезде в результате Кронштадтских событий и столь же угрожающего настроения народа в других частях России и Сибири была изменена вся большевистская экономическая политика. Большевики предпочли отказаться от своих политических принципов, отменить разверстку, ввести свободу торговли, предоставить концессии капиталистам, отказаться от коммунизма – коммунизма, за который боролась Октябрьская революция, было пролито столько крови, а страна перенесла разрушения и отчаяние – все, что угодно, лишь бы не допустить свободно избранных Советов»[74]. Итогом Кронштадта, по мнению анархистов, стало стремление к пересмотру теории и практики «государственного социализма»[75]. В определённой степени этот вывод можно считать верным, учитывая негативную реакцию на подавление восстания в Кронштадте значительной части левых социалистов, анархистов, синдикалистов, левых коммунистов.

Резюмируя сказанное, следует отметить, что, несмотря на ограниченную источниковую базу, публицистический характер большинства работ анархистов, недопустимо их игнорирование. Критический анализ анархистами революционных процессов, критика авторитаризма, способны послужить прививкой против апологетики диктатуры, как возможного средства решения политических и социально-экономических проблем. Кронштадт впервые поставил левых в ситуацию выбора между «прогрессивным» режимом, декларирующим приверженность социалистическим принципам, и массами вступивших в борьбу с этим режимом рабочих и крестьян, выступивших под лозунгом защиты революционных завоеваний от бюрократической диктатуры. История XX – XXI столетий неоднократно ставила левых в ситуацию такого выбора, идёт ли речь о рабочих советах в Венгрии 1956 года, рабочих Новочеркасска в 1962 году, или же о боливийских профсоюзах, бастовавших с требованием повышения заработной платы против политики лево-националистического правительства Э. Моралеса.

justify;text-indent:35.45pt;line-height:normal;”> 

justify;text-indent:35.45pt;line-height:normal;”> 

justify;text-indent:35.45pt;line-height:normal;”>Впервые опубликовано: Сборник материалов IV Международных Кропоткинских чтений. К 170-летию со дня рождения П.А. Кропоткина (Материалы и исследования). Дмитров, 2012. С.120-129.

---