Вопрос об отношении к фашизму и антифашизму является одним из дискуссионных вопросов в современной антикапиталистической среде. Если в 1990-е годы, вышедшие из КПСС организации «Трудовая Россия», «РКРП» и прочие, во всю блокировались с нацистами из РНЕ, то в 2000-е у значительной части левых преобладали настроения, что фашизм является самым страшным злом, антифашизм – самостоятельной ценностью и в борьбе с фашизмом допустимо идти на союз с либералами.
В этой статье мы постараемся разобрать вопрос о фашизме и антифашизме с социально-революционной точки зрения.

Прежде всего необходимо подчеркнуть – ту часто забываемую азбучную истину, что фашизм является порождением капитализма, одной из форм господства буржуазии и одной из стратегий, используемых капиталом, для подчинения трудящихся масс. Капитализм причина – фашизм следствие. Тот, кто превращает борьбу с фашизмом в самоценность, подобен врачу, который стал бы лечить только симптомы болезни, не затрагивая саму болезнь.
Всё это азбука, но эту азбуку обычно забывают аполитичные антифашисты и троцкисты. Они могут сказать нам, что они знают, конечно, о взаимосвязи фашизма и капитализма, но, фашизм является наиболее опасным проявлением капитализма здесь и сейчас. Поэтому нужно бороться прежде всего именно против фашизма.
Для нас то, какое именно из политических движений, подчиняющих трудовые массы интересам капитала, является наиболее опасным, зависит от динамики политической борьбы. Для пролетарского революционера главный враг всегда – это самый сильный враг. Если на «Западе» буржуазное господство устойчиво осуществляется в политических и идеологических формах «парламентской демократии» и «либерализма», то главным врагом там являются «демократически-либеральные», а не «националистически-фашистские» силы, Ширак, а не Ле Пен, – тем более, что различие между первыми и вторыми все больше сводятся к чисто формальным. Если в конце 80-х – начале 90-х гг. в СССР его последних лет стремительно набирали силу буржуазные либералы и над сознанием масс господствовали демократические и либеральные иллюзии, то бороться надо было в первую очередь против либералов и пропагандируемых ими иллюзий.

Но поскольку господство либералов в России и прочей СНГовии само оказалось иллюзорным, сущность парламентской демократии как всего лишь формы тоталитарной буржуазной диктатуры обнаружилась здесь еще ярче, чем в странах «Запада», а в роли идеологических инструментов, обеспечивающих господство эксплуататорских верхов над эксплуатируемыми низами, национализм и державничество оказались куда как эффективнее, чем либерализм и демократия, то главным врагом для действующих в России и СНГ пролетарских революционеров были и остаются правобуржуазные силы.
Если в более или менее скором будущем, националистически-державнический режим, правящий сейчас в России, режим грабительского порядка, снова толкнёт трудящиеся массы в объятия либералов (Каспарова, Касьянова, Немцова) и в массах снова, как и 20 лет назад, начнут преобладать пролиберальные иллюзии, тогда весь огонь критики надо будет направлять в первую очередь на либералов. Далёкий от того, чтобы быть абстрактным и надсоциальным Абсолютным Злом, фашизм является формой господства буржуазии, не больше и не меньше.
Одним из крупных марксистских теоретиков, пытавшемся дать историко-материалистическое объяснение фашизма и путей борьбы с ним, был Л.Д. Троцкий. На анализе фашизма данном Троцким следует остановиться, чтобы понять ошибки троцкизма и воспроизводящего его ошибки аполитичного антифашизма.
Основной ошибкой Троцкого (во сто крат усугубленной троцкистским движением), одним из водоразделов, отделяющим наше революционно-социалистическое течение от троцкизма, является концепция Троцкого, согласно которой буржуазная демократия есть форма правления буржуазии, допускающая существование островов рабочей демократии, причем такими островами являются массовые рабочие организации (рабочие партии, профсоюзы и т. п.). На самом же деле современная буржуазная демократия (в отличие от мелкобуржуазных демократий городов-республик античности и средневековья и от буржуазной демократии эпохи, переходной от капитализма свободной конкуренции к государственно-монополистическому капитализму [1870 – 1914 гг.], единственно по отношению к которой верна – в известных пределах – концепция Троцкого) есть тоталитарная, всеохватывающая форма власти буржуазии, не допускающая никаких островов рабочей демократии, мгновенно переваривающая и интегрирующая все рабочие организации, желающие ужиться внутри буржуазной системы в качестве таких островов, а не вести с этой системой борьбу не на жизнь, а на смерть; форма правления буржуазии, при которой последняя удерживает пролетариат в подчинении с помощью таких приводных ремней буржуазного господства, как реформистские партии и соглашательские профсоюзы, имеющие исключительно буржуазную классовую природу.

Роль фашизма Троцкий видел в уничтожении островов рабочей демократии, в сломе независимых от буржуазии классовых рабочих организаций, в атомизировании пролетариата и последующей его интеграции в буржуазную политическую систему посредством соглашательских организаций, служащих исключительно буржуазии и ее государству, хотя и объединяющих насильственно – объединяющих так, как нужно буржуазии – рабочих. На наш взгляд, если в ряде стран (Италия, Германия) слом независимых от буржуазии классовых рабочих организаций, политическая атомизация пролетариата, уничтожение островов рабочей самоорганизации были действительно работой фашизма, то в других странах (США, Франция) все это проделали демократия и антифашизм (в Испании классовое рабочее движение было уничтожено совместно франкизмом и антифранкизмом: в то время, как по одну сторону линии фронта разоружали и громили рабочее движение фашисты-франкисты, по другую сторону делали то же самое сталинисты в союзе с буржуазными демократами), и, что важнее всего, все плоды проделанной фашизмом работы по уничтожению независимого от буржуазии классового рабочего движения были полностью унаследованы послевоенной парламентской демократией.
Троцкий писал:

«Фашизм не просто система насилий, репрессий, полицейского террора. Фашизм – особая государственная система, основанная на искоренении всех элементов пролетарской демократии в буржуазном обществе. Задача фашизма не только в том, чтобы разгромить коммунистический авангард, но и в том, чтобы удерживать весь класс в состоянии принудительной распыленности. Для этого недостаточно физического истребления наиболее революционного слоя рабочих. Надо разбить все самостоятельные и добровольные организации, разрушить все опорные базы пролетариата и искоренить результаты трех четвертей столетия работы социал-демократии и профсоюзов…

…В течение многих десятилетий рабочие строили внутри буржуазной демократии, используя ее и борясь с нею, свои укрепления, свои базы, свои очаги пролетарской демократии: профсоюзы, партии, образовательные клубы, спортивные организации, кооперативы. Пролетариат может прийти к власти не в формальных рамках буржуазной демократии, а только революционным путем: это доказано и теорией, и опытом. Но именно для революционного пути ему необходимы опорные базы рабочей демократии внутри буржуазного государства…
Фашизм имеет своим основным и единственным назначением: разрушить до фундамента все учреждения пролетарской демократии…

…Победа фашизма ведет к тому, что финансовый капитал прямо и непосредственно захватывает в стальные клещи все органы и учреждения господства, управления и воспитания: государственный аппарат с армией, муниципалитеты, университеты, школы, печать, профессиональные союзы, кооперативы. Фашизация государства означает не только муссолинизацию форм и приемов управления, – в этой области перемены имеют в конце концов второстепенный характер, – но, прежде всего и главным образом, разгром рабочих организаций, приведение пролетариата в аморфное состояние, создание системы глубоко проникающих в массы органов, которые должны препятствовать самостоятельной кристаллизации пролетариата. В этом именно и состоит сущность фашистского режима» (Л. Троцкий. Немецкая революция и сталинская бюрократия. Насущные вопросы немецкого пролетариата. Берлин, 1932, сс. 8, 28, 24).

Сравним описанную Троцким «сущность фашистского режима» с современной парламентской демократией. Где, в какой сколь-нибудь развитой современной буржуазной стране мы можем найти независимые от буржуазии и при этом сколь-нибудь массовые рабочие организации, партии и профсоюзы, не говоря уже об образовательных клубах, спортивных обществах и кооперативах? И разве не захватил капитал в свои стальные клещи прямо и непосредственно все органы и учреждения господства, управления и воспитания: государственный аппарат с армией, муниципалитеты, университеты, школы, средства массовой информации, профессиональные союзы и кооперативы? И разве не доказывает это, что, как говорили итальянские левые коммунисты, «фашисты проиграли последнюю войну, но фашизм в ней победил», или, выражая ту же самую мысль в лишь на первый взгляд противоположной форме, что фашизм явился лишь слугой современной демократии, которая собрала урожай с его посевов?

Слово «демократия» использовалось и используется для обозначения множества явлений, не только разных, но и противоположных. Чтобы не запутаться в этом демагогическом хаосе, следует ясно и четко отличать три разных политических системы: 1)демократию владевших средствами производства мелких самостоятельных производителей, господствовавшую в городах-государствах античности и средневековья. К установлению такой мелкобуржуазной демократии стремились общественные низы и возглавлявшие их левеллеры и якобинцы в великих буржуазных революциях 17-18 вв. Единственно в этом случае слово «демократия» хоть немного означало «народовластие»; 2)политическую систему капитализма, переходного от свободной конкуренции к монополии (приблизительно 1870 – 1914 гг.), капитализма, отказавшегося от олигархической – цензовой или абсолютистской – формы правления прошлого периода и допустившего определенную свободу для рабочих организаций, но еще не успевшего полностью подчинить их и превратить из рабочих в буржуазные (напоминаем, что классовый характер организации определяется не членским составом, а тем, власть какого класса организация отстаивает). Именно о таком случае писал Троцкий, не заметивший, что этот случай все больше уходит в прошлое; 3)современную парламентскую демократию эпохи государственно-монополистического капитализма, где «демократические институты» являются всего лишь бархатными перчатками на железных кулаках тоталитарной диктатуры капитала, лишь формой всеохватывающего господства сросшихся в одно чудовище капитала и государства. Как писали итальянские левые коммунисты:

«Процесс развития капитализма, ведущий от режима свободной конкуренции к режиму государственной монополии, является столь же необратимым, как и политический процесс, ведущий от демократии к фашистскому тоталитаризму. Поэтому неверно и иллюзорно приписывать пролетариату задачу повернуть капитализм назад, к стадии, уже превзойденной, несмотря на все сомнительное возрождение либерализма и демократии.

Тот, кто борется против фашизма во имя демократии, не только не является ни коммунистом, ни революционером, но является реакционером, подобным тому, кто борется против империализма во имя свободной конкуренции и свободы торговли».

Вопреки утверждениям Димитрова и прочих сталинистов о фашизме как о диктатуре «наиболее реакционного» слоя капиталистов (из чего неизбежно следовал союз с «менее реакционными» слоями), фашизм был властью «самых передовых и самых могущественных сил промышленной буржуазии» (слова итальянских левых коммунистов), прогрессивной фазой в эволюции капитализма – сколь бы чудовищными ни показались эти слова для всех тех, кто придерживается либеральных представлений о прогрессе.

Следует отличать две разные вещи: прогресс целого (в биологии – жизни на Земле, в истории – человечества) и прогресс частей, образующих это целое (в биологии – биологических видов, в истории – общественных формаций). Прогресс этих частей целого, долженствующих погибнуть, чтобы освободить дорогу дальнейшему развитию, пройдя стадию зенита, переходит в регресс, а под конец в распад. Движение идет вперед – к гибели (постигнет ли та же участь человечество и жизнь на Земле, мы пока не знаем). Чем больше прогрессировали динозавры, т. е. чем массивнее и свирепее они становились, тем более неприспособленными делались они к внезапным изменениям среды и в тем бóльшую преграду для новых, более сложных и высоких форм жизни они превращались – и потому с тем большей необходимостью должны были быть уничтожены (что в конце концов и произошло). Такой прогрессивной стадией в движении к гибели самого свирепого и отвратительного чудовища в истории человечества – капитализма – и был фашизм…

Главное средство борьбы с фашизмом Троцкий видел в едином рабочем фронте, и основной упрек, направленный им против Коммунистической партии Германии в начале 30-х гг. – это упрек в отказе от единого фронта с социал-демократией. Для нас, революционных социалистов, надежды на то, что левая рука буржуазии, социал-демократия, будет бороться с ее правой фашистской рукой, являлись и являются смешными и иллюзорными, и главный наш упрек в адрес КПГ – это безоговорочная капитуляция в 1933 г., отказ от вооруженной борьбы, единственно в которой мог возникнуть единый фронт снизу. В результате то, что должна была сделать революционная партия (если бы она была) – призвать рабочий класс к восстанию, попытался осуществить поджогом рейхстага только один пролетарий-каменщик, несчастный ван дер Люббе, обладавший хорошим классовым инстинктом, но невеликим умом, а потому с неизбежностью запутавшийся в сетях фашистской провокации…

Как уже в 1930-е гг. заметили итальянские левые коммунисты, победа фашизма – не причина, а следствие поражения пролетариата. В большинстве случаев пролетарское революционное движение предают, разбивают и подавляют левые, демократические и почти-социалистические буржуазные политики, и лишь затем это движение добивают приходящие им на смену откровенные реакционеры. Восстание парижских рабочих в июне 1848 г. подавил демократ и республиканец Кавеньяк, и лишь затем к власти пришел Наполеон III. Немецкую революцию 1918-19 гг. утопили в крови социальные демократы и бывшие рабочие Эберт, Носке и Шейдеман, что сделало неизбежной победу через 14 лет Гитлера. Великую революционную волну в Италии в 1919-20 гг. погубило центристское руководство входившей в Коминтерн Итальянской социалистической партии, что открыло дорогу ренегату социализма Муссолини. Испанскую революцию подавили в мае 1937 г. сталинисты и прочие республиканцы, и лишь естественным следствием этого стала через 2 года победа Франко.

По количеству пролитой крови, по совершенным зверствам и жестокостям либеральные буржуазные режимы ничуть не уступали фашистским и прочим откровенно-диктаторским. Даже если не вдаваться глубоко в историю и не вспоминать судьбу североамериканских индейцев (а политику белых колонистов по отношению к индейцам Северной Америки Гитлер сознательно брал за образец для своей колониальной политики на востоке) или малоизвестную историю о том, как в 1860-е гг. все взрослое мужское население Парагвая было уничтожено воевавшими с последним «великими демократиями» Аргентины, Уругвая и Бразилии (последняя в то время была рабовладельческой империей), возмутившихся упорным нежеланием правившей в Парагвае интеллигентско-крестьянской диктатуры подчиняться мировому рынку; если даже ограничиться двадцатым веком, то возникают следующие вопросы: чем сталинские репрессии по этническому принципу (высылки целых народов) качественно отличались от геноцида по этническому принципу, проводившегося нацистским режимом? Чем Рузвельт, предлагавший кастрировать всех немцев и советовавший Черчиллю сжечь всех бирманцев, лучше Гитлера или Геббельса? Чем немецкие дети, сгоревшие в карнавальных костюмах (был карнавальный вторник) во время бомбардировки авиацией союзников Дрездена в 1944 г., когда за два дня было сожжено 135 тыс. мирных жителей, чем эти немецкие дети были хуже детей, сожженных в Освенциме? Чем 5 млн. индийцев, умерших в 1942 г. от голода в Бенгалии (Бенгалия была дотла разграблена англичанами во имя святого дела обороны от так и не произошедшего японского вторжения), были хуже жертв сталинского голодомора на Украине или 6 млн. уничтоженных нацистами евреев? А каково было умирать каждому из 80 тыс. уничтоженных французской авиацией в «день Победы», 8 мая 1945 г., алжирцев или из 100 тыс. умерщвленных французскими колонизаторами уже в 1947 г. мадагаскарцев? Или им, нецивилизованным туземцам, было не больно, и вся вина Гитлера лишь в том, что он, преступив правила приличия, стал истреблять и цивилизованных европейцев? Или мы начнем по головам пересчитывать число жертв и скажем, что маньяк, убивший 50 человек – большее зло по сравнению с тем, кто смог убить лишь 49?

Разница между фашизмом и демократией лишь в том, что в своих жестокости и терроре фашизм (не прикрывающий, как это делают демократы, свое варварство гуманистическими словесами) меньше лжет.

Нам, социальным революционерам, могут возразить, что своими практическими действиями мы опровергаем нашу теорию, публикуя в условиях буржуазной демократии критику этой демократии, тогда как при фашизме мы давно были бы в концлагере или в могиле. Однако, критикующие нас с таких позиций, аполитичные антифашисты в упор не видят, что откровенная диктатура буржуазии в России, воцарившаяся в 2000-е годы, выросла из буржуазной демократии 1990-х годов, именно Ельцин вытащил из небытия и поставил к власти Путина, признав тем самым, что эпоха беспорядочного грабежа закончилась и русская буржуазия нуждается уже в грабительском порядке.
При этом последнем, все буржуазно-демократические свободы, которые до того были пустой формой без содержания из реальной формы стали иллюзорной. Вообще, при современном буржуазном строе, свобода слова, как и прочие старые демократические свободы (собраний, митингов, ассоциаций), теряет прежний, эпохи буржуазных революций, реальный смысл и превращается в пустую формальность. Но если для ельцинского периода, характерен анекдот о том, как, когда в конце 1980-х гг. возникло многое множество микропартий, у вождика одной из них спросили, в чем состоит его программа. Он ответил: «Как у всех: за частную собственность, демократию и рынок». То, в путинскую эпоху, правящий слой взялся за очистку буржуазного политического поля и про современные буржуазные политические партии в России, кроме ЕдРа, конечно, применимы слова Салтыкова-Щедрина об оппозиции «которая не вредна, потому что не вредит». Если в 90-е годы, все официальные партии служили буржуазии, то в 2000-е они служат непосредственно Кремлю. И всё это заметим, при сохранении видимости выборов, многопартийности, парламентской демократии, свободы слова и собраний (ужесточение репрессий против различных действительных оппозиционеров как буржуазных, так и крайне левых доказывает, что свободу имеет только то слово в России, которое славословит власти, а митинги и собрания, конечно же свободны – для Единой России, разумеется…)
Подобное вырождение буржуазной демократии в пустую фикцию, превращение её из формы «классового компромисса» в чистое средство обмана пролетариата, не является особенностью только России. О том, как исчезла классовая независимость рабочих организаций и они стали инструментом контроля буржуазии над пролетариатом, свидетельствует факт, что в принятой в 1880-е гг. декларации ультрареформистской Американской федерации труда (АФТ) содержались слова о всемирной борьбе труда с капиталом и о необходимости классовой организации рабочих для защиты их интересов, слова, продержавшиеся там до 1955г.; в эпоху же утверждения в США государственно-монополистического капитализма (1930-50-е гг.) все профсоюзы в добровольно-принудительном порядке заявили в своих документах о верности богу и отечеству. Из организаций рабочих, пусть даже для борьбы за всего-навсего экономические интересы, оппортунистические партии и профсоюзы стали в эпоху государственно-монополистического капитализма (особенно с 1970-х гг., когда капитализм снова вступил в фазу долгого кризиса) орудием борьбы буржуазии против даже непосредственных экономических интересов рабочих.

Означает ли это, что в борьбе против буржуазии рабочий класс не должен использовать те возможности, какие оставила ему по недосмотру или из каких-то своих видов сама буржуазия? Конечно, нет! Врага нужно бить любым оружием – проверив сперва, пригодно ли оно для такой цели. Это означает, что на классовых пролетарских позициях может устоять в современную эпоху лишь та организация, которая находится в тотальном разрыве со всем буржуазным миром, стоит вне буржуазной системы (не участвует в выборах и не идет на сделки и союзы ни с какими буржуазными силами) и что буржуазная демократия может представлять для пролетариата какую-то ценность, лишь если он ни на минуту не видит в ней самоценности. Пролетариат – класс, лишенный в буржуазном обществе собственности и власти. Не он, а буржуазия решает, какие политические формы будут защищать его эксплуатацию и порабощение. Если буржуазии потребуется, она запросто сменит одни эти формы на другие, демократию на фашизм и наоборот (как это и было в 20-40-е гг.). Так будет до тех пор, пока пролетариат не свергнет капитализм – а он не свергнет его без политики классовой непримиримости и враждебности как ко всем фракциям буржуазии, так и ко всем формам буржуазного господства.
Должен ли пролетариат защищать буржуазную демократию от фашизма? Нет. Если буржуазия отказывается, как от устаревшей, от системы демократического вранья и доводит классовую борьбу до высшего уровня, до смертельной схватки враждебных классов, пролетариат может только приветствовать это, ведь победить он может только в такой смертельной схватке, противопоставив тоталитарной фашистской диктатуре свою революционную тоталитарную диктатуру. Реакционными утопистами являются все, кто выступает против государственно-монополистического капитализма во имя возврата к капитализму свободной конкуренции, против глобализации капитала – во имя национальных суверенитетов, а против фашизма – во имя демократии. Что должен защищать пролетариат – так это не систему буржуазной демократии, а свои интересы и свои свободы, и делать это, помня, что ему нечего надеяться ни на милости господ, ни на юридические тонкости, но только на свою классовую силу.

Следует помнить и еще одну важную вещь. Современное буржуазное государство является тоталитарным (всеохватывающим). Всевозможные фашисты, нацисты, скинхеды, исламские и православные фундаменталисты и т. п. милая публика – не альтернатива существующему государству, а лишь орудия его. Не хвост вертит собакой, а собака – хвостом. Тот, кто хочет бороться с фашизмом, не борясь с капитализмом, всего лишь укрепляет капитализм, и тем самым – фашизм.

Если взглянуть на историю, мы увидим, что фашизм очень немного раз (в «чистом», классическом виде – всего лишь два раза: в Италии и Германии) сослужил буржуазии великую службу, находясь у власти, зато много-много раз служил ей, будучи в оппозиции. Служил своей ролью огородного пугала, средства шантажа, принуждающего рабочих в который раз принимать «меньшее зло», т. е. буржуазную демократию. Чудовищная система мирового капитализма была спасена в 20-40-е годы совместными усилиями фашизма и антифашизма, которые, при всем многом, что их разделяло, были едины в том, что подменяли борьбу класса против класса, пролетариата против буржуазии, борьбой с неким внеклассовым мировым злом, будь то «мировое еврейство» или «мировой фашизм» – и тем самым перенаправляли усилия и борьбу пролетариев не на свержение капитализма, а на его сохранение. При этом ни в Италии, ни в Германии фашизму не удалось по-настоящему проникнуть в рабочий класс, чего не скажешь об антифашизме – и поэтому вред от последнего оказался куда больше.

Чрезвычайно яркий пример того, как фашизм помогает сохранению и укреплению буржуазной демократии – это президентские выборы во Франции в мае 2002 г., когда мнимая угроза победы Ле Пена послужила для буржуазии средством побудить пролетариев голосовать за Ширака. Среди голосовавших за Ширака «спасателей республики» оказалась, к своему вечному позору, и часть французских троцкистов (т. н. «Революционная коммунистическая лига», ныне трансформировавшаяся в «Антикапиаталистическую партию»). Появился лозунг «лучше голосовать за мошенника, чем за фашиста» – совсем в духе старой диссидентской песни «Воры нам милей, чем кровопийцы», как будто воры не становятся с легкостью кровопийцами, как только сочтут это для себя выгодным.
Сила фашизма в том, что он дает иллюзорные и ложные ответы на вполне реальные и мучительные вопросы. Ограбленным и униженным людям фашисты говорят: во всех ваших бедах виноваты евреи и кавказцы. Если мы станем доказывать, что евреи и кавказцы – прекрасные люди и ни в чем не виноваты, боль не перестанет болеть и вопрос: «А кто виноват?» – останется во всей силе. Фашисты хотят направить народную ненависть против мнимых виновников общественных бед, мы должны направить ее против виновников реальных. Призывам типа «Убей жида и хачика!» мы сможем противодействовать не призывами вроде «Возлюбите ближнего своего и живите дружно», но призывом «Убей буржуя и начальника!» Расовая, национальная, религиозная ненависть лечится не проповедью братолюбия, но исключительно классовой ненавистью. Единственный способ прекратить межнациональные войны – это разжечь войну классовую и уничтожить в ней господ и начальников.

Вообще в обыденном сознании народных низов (не путать с классовым сознанием!) под большими грудами насыпанного буржуазией мусора нужно уметь обнаружить здоровые зерна, из которых может вырасти классовое сознание. Так, крайняя ненависть к демократии у ограбленных и обездоленных при режиме этой демократии низов, ненависть, превратившая слово «демократия» в ругательство, объясняется тем, что пролетарские и полупролетарские массы не из текстов Маркса и Бордиги, а из боли собственной шкуры почувствовали геноцидную сущность демократической формы капитализма. По сравнению с этой геноцидной сущностью несколько меньшая осознанность геноцида при демократии, чем при фашизме, имеет только второстепенное значение. Злодеи-эсэсовцы «расчищали жизненное пространство», гуманистические либералы просто «делают деньги», и им как-то в голову не приходит, что оставшиеся в результате их действий без еды, тепла, лекарств люди обречены на смерть. А если и приходит, то что значит жизнь каких-то стариков, безработных, детей по сравнению с Деньгами, Большими Деньгами, Очень Большими Деньгами? А если голодные потребуют хлеба, а униженные – справедливости, то полиция, армия и суд всегда наготове:

«Сборка машины труднее зачатья,

Прибыльней жизни паршивый чулок.

Делу торговому и демократии

Виселиц ряд расцвести бы помог».

Так что фашизм и демократия – лишь две маски одного чудовища, имя которому – капитализм. И наша задача – не защищать одну разновидность капитализма против другой, а поднимать и организовывать пролетариат на свержение капитализма. Капитализма, ужасы которого тем ужаснее, что имеют своей причиной не субъективную злую волю, а объективную и безличную логику движения капитала…
Неизбежная внутренняя связь демократической и откровенно диктаторской форм буржуазного классового геноцида, доказывается в частности преемственностью ельцинского и путинского режимов. Изменение политики буржуазного государства, сдвиг от беспорядочного грабежа к грабительскому порядку, переход от «политического шоу 90-х» к «управляемой демократии» были были произведены все тем же, позавчера – «коммунистическим», вчера – «демократическим», сегодня – «патриотическим» правящим слоем и возглавляемым им госаппаратом. Всё это не потребовало даже такой псевдореволюции, какая была в Италии в 1922 г., а в Германии – в 1933 г. Всевозможные фашистские группы, далекие от того, чтобы реально претендовать на власть, служили и служат наличной власти как в качестве советчиков, что она должна делать дальше («В конечном счете «антиэкстремистский закон» невыгоден самому режиму. Хочет того Путин или нет, но элита «экстремистского движения» – яркие, смело мыслящие люди, подающие нестандартные идеи, на месяцы и годы опережающие неповоротливых чиновников… еще в 1993 г. Национал-Большевистский Фронт призывал поддержать русского производителя, и только через 5-7 лет до чиновников стало доходить, что да, пора кончать с «протекционизмом наизнанку».» – В. Титов. Кому на Руси не нужен «антиэкстремизм». – как писала «Лимонка», №197, июнь 2002 г.), так и в качестве злых чудовищ, пугая которыми, власть требует себе больше власти (пример тому – закон о борьбе с экстремизмом).

Бюрократический, коррумпированный и мафиозный характер российской государственной власти объясняется отнюдь не феодальными и раннекапиталистическими, царистскими и сталинистскими, пережитками. Если историческое происхождение этих качеств и можно искать в прошлом, то причины их современного существования находятся в настоящем. Конечная стадия каждой общественной формации имеет общие черты с ее начальной стадией, но впавший в детство злобный старик – это уже не злой ребенок. Тесное сращивание власти, собственности и разбоя, чиновника, эксплуататора и бандита, отличавшее как эпоху перехода от первобытного строя к классовому, так и эпоху первоначального капиталистического накопления, ничуть не меньше свойственно и периоду упадочного, монополистического капитализма – причем не только в России, но и во всем «цивилизованном мире». Разрушение данной системы может быть осуществлено отнюдь не «демократической революцией», время которой – в безвозвратном прошлом, но исключительно пролетарской социалистической революцией.

Бросается в глаза аналогия ситуаций в России 90-х 2000х годов с Веймарской Германией. Эта аналогия была замечена не только революционерами. О ней говорит, например, известный диссидент-либерал А. Янов в своей книге «После Ельцина. «Веймарская» Россия» (М., 1995).

Он пишет здесь, что да, конечно, у ельцинского режима есть множество недостатков, но зато одна перевешивающая их заслуга: он удерживает Россию от фашизма и шовинизма. Когда Ельцин, оставив от всех демократических упований рожки да ножки, перевел существующий режим из демократической фазы в патриотическую и, передав власть экс-ФСБшнику, ушел на покой, Янов и подобные ему либералы не имели даже того оправдания, что все происходящее было чем-то новым и неожиданным. В свое время другой «всенародно избранный» «гарант демократии» президент Гинденбург точно так же передал власть Гитлеру.
Оставив Янова в покое, вернемся к аналогии современной России с веймарской Германией.

И в том, и в другом случае перед нами – потерпевший поражение и ослабевший империализм, переживающий экономический кризис.
Однако, у этих ситуаций есть два существенных различия, объясняющих, почему вождём грабительского порядка в России стал не Баркашов, а Путин.
Активность общественных низов в Германии 1918 – 1933 годов была во много раз выше, чем в России 1990-х гг. Чтобы сломить эту активность, оказались недостаточными ни контрреволюционный террор 1918-21 гг., проводимый социал-демократическими вождями и белыми офицерами, ни обычные меры полицейских репрессий Веймарской республики. Потребовалась новая огромная волна контрреволюционного террора, довершившая разгром классового движения пролетариата.

Активистский боевой дух отличал не только немецких рабочих, но и разоренных кризисами и разочарованных последствиями военного поражения мелких буржуа. Штурмовые отряды и стали инструментом, при помощи которого магнаты капитала направили возмущение, ненависть и жажду борьбы разоренных бюргеров на защиту и укрепление буржуазного государства, а тем самым – на спасение интересов самих магнатов капитала, подлинных виновников разорения мелкой буржуазии.

В России 1990-х годов активность как пролетариата, так и мелкой буржуазии ненамного превышала нулевой уровень. Утратившие дореволюционные классовые традиции в ходе грандиозных общественных перетасовок 1917-1930-х гг., когда исчезли старый пролетариат и старое крестьянство, насильственно удержанные от приобретения новых классовых традиций сталинским террором и брежневским патернализмом, пережившие два грандиозных идеологических разочарования (в «коммунизме» и в «демократии»), разобщенные и деморализованные великим экономическим кризисом, делавшим почти невозможными первичные формы классовой борьбы (как бастовать, когда завод не работает?), общественные низы терпели обрушившиеся на них бедствия, выживали, перенося их, но не боролись против них. Примеры настоящей классовой борьбы («рельсовая война», Ясногорск) можно чуть ли не пересчитать по пальцам.

Пассивность пролетариата, отсутствие непосредственной угрозы с его стороны делала для русской буржуазии ненужным большой террор, неизбежно сопровождаемый большими накладными расходами для буржуазии. Чтобы справиться с рабочим движением там, где оно проявлялось, было достаточно сочетания реформистских предательств, полицейских репрессий и – время от времени – услуг мафии (убийство астраханского рабочего активиста О. Максакова).

В то же время пассивность мелкой буржуазии вела к тому, что меры по наведению грабительского порядка должны были осуществляться не массовым контрреволюционным движением, находящимся в двойственных отношениях сотрудничества-соперничества с существующим государственным аппаратом, но самим этим государственным аппаратом. Баркашов не стал русским Гитлером, «гарант демократии» назначил своим преемником не взбунтовавшегося во имя порядка армейского ефрейтора, но всегда примерного гэбэшного полковника.

Другое кардинальное отличие современной России от Веймарской Германии заключается в том, что, если германский империализм 1920-х гг. был, несмотря на свое поражение, сильным империализмом, то современный русский империализм – слабый империализм.

Фашизм у власти, кроме довершения разгрома рабочего класса, служит для буржуазии еще одну очень важную службу. Централизуя все силы и средства, он позволяет справиться с экономическим кризисом, после чего развернуть империалистическую политику большого размаха. Но такая политика возможна лишь при опоре на бурно развивающуюся экономику.

Немецкий империализм первой половины двадцатого века был сильным империализмом, по мощи и динамизму уступавшим только американскому. Понесенное им в 1918 г. поражение не было решающим, экономический подъем 1924-29 гг. вывел Германию на прежние позиции и стал основой для отчаянной попытки еще раз переиграть войну за мировую гегемонию. В отличие от него, современный русский империализм – слабый империализм. Несмотря на унаследованные от прошлых времен претензии, он не может бороться за мировую гегемонию, т. к. лишен требуемой для этого экономической силы, которая, и только которая, является основой подлинной военной силы (подробнее об этом см. статью «Новый век и старый империализм»). При всех своих чванных претензиях, он обречен на вторые роли (в лучшем для него случае – как Франция первой половины двадцатого века) при США или – в будущем – при их сопернике. Предел его реальных мечтаний (и предел его реальных сил) – застолбить за собой как зону своего исключительного влияния территорию бывшего СССР, и он чрезвычайно недоволен своими конкурентами, которые не хотят гарантировать ему даже этого.

Из-за упадочного характера всего мирового капитализма, никакой длительный всесторонний и устойчивый капиталистический подъём в России невозможен. Россия обречена оставаться страной полупериферийного капитализма, чьи большие претензии не подкреплены реальной экономической силой, обречена оставаться преимущественно поставщиком сырья на мировой рынок. Наступивший после августа 1998 г. подъем, вызванный обесценением рубля и высокими мировыми ценами на нефть, так и не решил никакие общественные проблемы, не осуществил радикальную реорганизацию производства, изношенность произведённого ещё в эпоху СССР оборудования подходит к критической черте, что влечёт катастрофу за катастрофой, а все рассуждения правящей верхушки о модернизации России остаются маниловскими прожектами.

Вследствие неустойчивости и нестабильности развития российской экономики рабочее движение в России имеет и будет иметь взрывной, скачкообразный характер. Это делает задачу революционеров и более трудной, и более простой. Во всяком случае, у пролетариата нет иного, более легкого и гладкого, пути для избавления от капиталистического варварства в обеих – фашистской и демократической – формах, чем захват власти и установление своей классовой диктатуры.

Будет ли пролетарская диктатура пролетарской демократией? – И да, и нет – в зависимости от того, что под демократией понимать.

В эпоху великих буржуазных революций 17-19 вв., когда слова еще сохраняли свой естественный смысл, все понимали противоположность демократии и либерализма, противоположность, исчезнувшую в наше время.

Боровшееся за свои цели, в революциях того времени, плебейство стояло за демократию, власть народа, господство «общей воли», которая отнюдь не совпадает с «волей всех» (иными словами, за подавление волей трудящегося большинства воли эксплуататорского меньшинства). Крупная буржуазия вместе со своими идеологами-либералами, напротив, выступала за права, привилегии и гарантии богатого меньшинства против обездоленного большинства. Так продолжалось до тех пор, пока с окончательной победой капитализма формы старой демократии были использованы для защиты либерализма.

Современный пролетариат – наследник борьбы всех прошлых эксплуатируемых классов. Пролетарская демократия воспроизведет многие черты демократии общинной сходки, новгородского вече, казачьего круга, парижских секций 1793 г. Это будет диктатура «общей воли», отнюдь не совпадающей с «волей всех».

Любой пролетарий, участвовавший в забастовке, знает, что нет человека хуже штрейкбрехера. Но каждая реальная (т. е. дикая, организованная и руководимая не продажными профсоюзами, а самими рабочими, их общим собранием) забастовка – это революция в миниатюре. Пролетарии, поднявшиеся на забастовку, не могут признавать права и свободу штрейкбрехеров – если только хотят победить. Точно так же пролетарии, поднявшиеся на революцию, не могут признавать права и свободу за оппортунистами, трусами и колеблющимися – не говоря уже об эксплуататорах и контрреволюционерах. «Никакой свободы для врагов свободы» – старый революционный лозунг будет и лозунгом власти общих собраний трудящихся.

Социальная революция – не бал-маскарад и не тротуар Невского проспекта. Это – самое трудное, кровавое, жестокое и беспощадное дело во всей людской истории, дело, абсолютно неизбежное, чтобы человечество спаслось от гибели, к которой толкает его сохранение капитализма, и смогло развиваться дальше. Чтобы победить в ней, пролетариату потребуется безоговорочное господство его общей воли над всеми частными волями. Это означает, что все решения должны приниматься общими собраниями всех пролетариев. Это не исключает, а, напротив, предполагает инициативную роль революционного меньшинства, которое убеждением и примером указывает путь всему своему классу и в случае нужды давит штрейкбрехеров, оппортунистов, трусов и капитулянтов.

Революционная власть общих собраний трудящихся – вот что такое настоящая пролетарская демократия.

М. Инсаров

Источник.