Когда пятеро подростков из австралийского Квинсленда загрузили видео, на котором они танцуют под отрывок из композиции Baauer’а «Гарлем-шейк», оно мгновенно разошлось по Интернету, набрав около 400 миллионов просмотров и породив более 100 000 подражательных версий. Те, кто критически отнесся к данной причуде, отмечают, что она вовсе не похожа на настоящий «Гарлем-шейк» и (что сразу же подтвердили жители Гарлема) лишь пытается присвоить стиль черного рабочего класса, хотя, конечно, не признавая этого, однако, по сути, вытесняя оригинал. Всё это, конечно, достаточно важные замечания, однако сам феномен маниакального увлечения «Гарлем-шейком» требует более тщательного рассмотрения. И поскольку «Гарлем-шейк» стал самым популярным мемом года — проанализировать его просто необходимо. Почему же он оказался настолько заразительным? Что же такого он пробуждает в нашем коллективном сознании, что делает его столь популярным?

Кто-то может, конечно, задать вполне логичный вопрос: а зачем вообще стоит беспокоиться о значении некой преходящей причуды — поветрия, которое через пару недель заменит какой-нибудь другой популярный мем? Что можно вообще сказать о столь эксцентричном коллективном ритуале? Ребята ведь просто развлекаются — оставьте их в покое и просто смотрите, как они это делают. Однако есть, все-таки, в этом феномене нечто большее, чем простая причуда. Мы полагаем, что все эти видеоролики «Гарлем-шейка» стали настолько популярными потому, что они выражают стремление к свободе, являющееся центральным положением в западной культуре. Однако в данном случае мы имеем дело с той концепцией свободы, которая полностью кооптирована капитализмом потребления, что подрывает возможности политики освобождения.

Для того чтобы разобраться во всем этом, давайте сначала попытаемся понять общую формулу самого мема. Каждое видео длится 30 секунд и разделено на две равных части. В первой части мы видим некую обыденную обстановку (как правило, это нечто официальное и регламентированное) и один «нон-конформист» произвольно танцует, на что никто не обращает внимания. Наиболее популярным на данный момент вариантом мема является видео с норвежскими солдатами, набравшее более 50 миллионов просмотров. Мы видим кадры, снятые как бы камерами видео-наблюдения, на которых напряженно замерли шеренги курсантов в форме. В других версиях «Гарлем-шейка» присутствуют офисные работники — опять же нередко в униформе. Они сидят за выстроенными в ряды столами и словно зомби смотрят в мониторы. Затем меняется ритм и музыка, и начинается полный хаос: все вдруг одеты в разнообразные костюмы, обычно еще и в масках, некоторые из участников полураздеты — и каждый при этом танцует свой собственный индивидуальный танец. Костюмы и танцы зачастую абсурдны: кто-то может просто извиваться по земле в спальном мешке или же биться головой о стену в костюме викинга, а кто-то может стоять в углу в маске динозавра и ритмично двигать бедрами. Все кажется абсолютно произвольным, причем чем больше произвольности, тем лучше.

Теория свободы

Всё очарование этих видеороликов, по сути, заключается в простом контрасте между монотонностью и ригидностью повседневной жизни и работы, и тем необузданным стремлением выйти за рамки, преодолеть удушающие социальные нормы. Таким образом, мем апеллирует к давним традициям классической либеральной мысли — он резонирует с работами целого ряда совершенно разных мыслителей — от Вольтера до Эмерсона и Ницше. Данная традиция предполагает, что освобождение индивидуума требует, чтобы тот порвал с социальными нормами, чтобы он сопротивлялся конформизму массы и оспаривал правила и законы, навязываемые ему деспотичными властями.

Западная концепция свободы несет в себе фундаментальный конфликт между индивидуумом и обществом. Считается, что индивидуум — это нечто подлинное (и изначальное), а общество — нечто искусственное (и налагаемое на индивидуума сверху). Данная концепция при этом вовсе не является естественной или универсальной. Этногеографы, например, отмечают, что народам других культур не свойственны такого рода конфликты между индивидуумом и обществом. Мало того, если уж глубже анализировать данный вопрос, то он вообще оказывается бессмысленным, поскольку индивидуумы не могут существовать вне социальных норм. Или же, как говорил Клиффорд Гирц: «нет такой вещи, как человеческая природа, независимая от культуры»; без культуры люди были бы «недееспособными чудовищами с минимальным количеством полезных инстинктов, еще меньшим количеством внятных чувств и полным отсутствием интеллекта — умственными инвалидами».

Во всей этой массе видеороликов «Гарлем-шейка» мотив противопоставления индивидуума и общества подается как история угнетенной энергии либидо. Благовоспитанность и приличия первой части ролика внезапно исчезают, и наружу вырывается неприкрытая сексуальность. В данном случае предполагается, что под поверхностью стабильной повседневной жизни всегда кроются хаос и дикое вожделение. Здесь снова обыгрывается фрейдистская концепция индивидуальной свободы, которая сейчас так популярна на Западе: подсознание — источник подлинного желания — всегда стремится разорвать противоестественные ограничения, навязываемые ему эго (рациональным и реальным я) и суперэго (моралью, навязываемой церковью и родителями). «Гарлем-шейк» содержит и определенные намеки на антикапиталистическую или, по крайней мере, антибюрократическую логику. Он перекликается с известной фразой Макса Вебера о том, что капитализм — это «железная клетка», типичным олицетворением которой являются современные бюрократические институции. Как пишет Вебер: «Бюрократическая организация с ее специализацией, профессиональными навыками, четким распределением круга обязанностей, с ее правилами и иерархией подчинения… строит клетку зависимости, в которой люди, у которых не достаточно сил, чтобы оказывать сопротивление, вероятно, в один прекрасный день и вынуждены будут обитать».

Такого же рода ощущения находят выражение в видеороликах «Гарлем-шейка», в частности там, где сатирически демонстрируются массы безликих рабочих, исполняющих свою рутинную работу в скучной и серой обстановке. Затем это образное выражение чистейшего отчуждения и обезличивающего современного труда преодолевается посредством необузданного взрыва индивидуальности. Именно этим и объясняется такая популярность видео с норвежскими солдатами — деспотичность власти, строгость правил, конформизм масс — все это взрывается настоящей оргией безумия.

Сопротивление без политики

Особый интерес во всех этих видео «Гарлем-шейка» представляет тот факт, что заложенная в них программа сопротивления и освобождения не предполагает, в сущности, политического применения. Мем апеллирует к глубинному и пронизывающему наше сознание стремлению к более эгалитарной и справедливой политико-экономической системе, однако в качестве варианта ее реализации предлагает он лишь некую абсурдистскую фантазию. Сама концепция сопротивления фокусируется лишь на индивидуальном нон-конформистском самовыражении, и в результате символами освобождения становятся раскачивающиеся спруты и динозаврики Йоши с сабелькой в руках. Дикое вожделение и абсурдное поведение заменяют собой политический активизм и потому перспективы эмансипативной политики в наше время кажутся уже не столь радужными.

Концепция сопротивления, заложенная в этих видеороликах, по сути, сопротивлением как раз и не является. В действительности она являются частью широкого дискурса, касающегося либидинального желания и индивидуализма, ставшего фактически центральным дискурсом современного капитализма (о чем мы уже говорили здесь). Лишь беглого взгляда на биллборды, на рекламу по телевидению и в журналах достаточно, чтобы понять, что это желание и индивидуализм давно освоены корпорациями и успешно служат для получения прибыли. Компании зарабатывают огромные суммы, сначала продвигая саму идею о конформистском отчуждении, а затем продавая товары, которые, предположительно, должны помочь потребителю выразить его реальное подлинное «я».

В этом смысле и бунт как таковой не представляет более угрозы истеблишменту, он скорее стал уже товаром (по крайней мере, с 1970-х годов), который неплохо продается и покупается на рынке. Культуролог Томас Фрэнк весьма удачно определил этот процесс поглощения, как «завоевание крутизны».

Таким образом, та форма сопротивления, которую выражает мем «Гарлем-шейк» является частью логики капитализма потребления, способствуя его самовосстановлению. Ее логика (а именно, императив «желать», несмотря ни на какие ограничения и давать полную свободу самовыражению) предлагает такой путь для выхода бунта, который, постепенно закругляясь, выводит затем обратно к поддержке целей накопления капитала.

Мем «Гарлем-шейк» именно потому и стал настолько популярным по всему миру, что он воплощает великое обещание капитализма. Он сопоставляет две крайности: бездумную монотонную работу с высвобождением либидо. К этому ведь и сводится то великое обещание, которое капитализм раздает молодежи по всему миру: если вы днями и ночами напролет будете выполнять тяжелую монотонную работу, которую возлагают на вас корпорации, тогда однажды в качестве вознаграждения вы сможете позволить себе оргию необузданной свободы — но только в форме проявления своей покупательной способности.

Абсурдность и классовые привилегии

Однако в «Гарлем-шейке» есть и еще один элемент, который следует выделить, а именно поощрение абсурдности поведения. Абсурдное поведение за последнее десятилетие стало весьма распространенным социальным явлением, в особенности в среде молодежи высших классов и студентов вузов. Помимо «Гарлем-шейка» можно вспомнить хотя бы недавнее маниакальное увлечение «планкингом» — люди застывают в горизонтальных позах в общественных местах, фотографируют и постят затем эти снимки в Фейсбуке. Фейсбук буквально завален разного рода абсурдными снимками. Кто-то посчитает это увлечение абсурдностью выражением политического нигилизма или даже эскапизмом: дескать, молодые люди, тяжело работавшие ради достижения успеха, сейчас осознают, что у них больше нет той уверенности в завтрашнем дне, которая была у их родителей. Принимая во внимание реальность, в которой происходят климатические изменения, финансовый кризис, экономический упадок, захват всей политической системы корпоративной элитой, нынешние выпускники вузов сознают, что им не уготована уже стабильная карьера и гарантированная зарплата. Они не смогут, вероятнее всего, скопить достаточно денег, купить дом, создать семью или участвовать в реально значимом демократическом процессе. Их абсурдное поведение как раз и отражает подобные страхи. Оно как бы говорит: «В мире царит хаос и неопределенность, нет никакой надежды на лучшее будущее, поэтому, может быть, лучше уж просто развлекаться».

Подобный подход, конечно, не лишен смысла. В конце концов, ведь действительно у массы людей сейчас возрастает беспокойство относительно того, какое им место будет отведено в стремительно изменяющемся мире и какие экономические перспективы их ожидают в будущем. Однако в данном-то случае абсурдное поведение свойственно преимущественно молодежи среднего и высшего класса, то есть тем, кого в реальности система не очень-то «зажимает». Следовательно, трактовать этот абсурдизм можно, скорее всего, как сигнал о собственном привилегированном положении: «Я настолько уверен в собственном успехе, что мне даже нет необходимости воспринимать себя слишком серьезно». Молодежь из рабочей среды или из низов, стремящаяся достичь статуса среднего класса, не столь склонна нарушать внешние нормы приличия — в особенности перед лицом начальства — они хорошо знают, чем именно рискуют и сознают, что могут многое потерять. Они просто не могут себе позволить абсурдное поведение.

Абсурдизм свидетельствует об определенной готовности играть символами, что предполагает некую непринужденность по отношению к значениям этих символов, а также уверенность и непринужденность по отношению к системе власти и внешнему миру в целом. Собственно, подобная легкость и непринужденность и входит в разряд привилегий элиты — преимущественно привилегированных белых мужчин. Можно пойти и еще дальше: абсурдизм не только отражает уже обретенный человеком статус, но и способствует обретению этого статуса. Овладение мастерством абсурдизма свидетельствует уже о способности данного человека говорить на языке определенного класса — это, по сути, сигнал, говорящий о том, что человек уже вхож в мир офисных работников с высшим образованием. И если это действительно верно, то мы, следовательно, можем вернуться к тому, с чего начали и добавить еще одни элемент к общей критике «Гарлем-шейка», о чем говорилось в самом начале. В процессе присвоения символов черного рабочего класса мем «Гарлем-шейк» трансформирует их при помощи абсурда, делая их тем самым полностью недоступными людям из рабочего класса, а затем, по жестокой иронии, символы эти используются уже в качестве некоего маркера для привилегированного класса. Такого рода «извращение» символов лишний раз подтверждает нашу теорию о том, что мем «Гарлем-шейк» не просто продвигает аполитичную концепцию сопротивления — он делает это еще и так, что, в сущности, как раз поддерживает систему, которую стремится ниспровергнуть.

Ничего, однако, удивительного в этом нет — ведь как Маркс весьма убедительно описывал эту тенденцию в «Экономическо-философских рукописях», капитал не остается в существующих границах прибыльности; он всегда обращает их себе во благо. Это касается также и политического сопротивления, которое легко может быть нейтрализовано или присвоено. Основной посыл в данном случае заключается в том, что мы должны быть особо осторожными и знать о существовании подобной тенденции, чтобы из нашего подлинного стремления к социальным переменам — нашей борьбы против отчуждения и господства — не выхолостили ее подлинный потенциал.

Джейсон Хикел, Арсалан Хан