Статья, анализирующая состав и особенности борьбы рабочего класса в современном Китае
Китайский рабочий класс играет роль двуликого Януса в политическом представлении неолиберализма. С одной стороны, его представляют как конкурентоспособного победителя в ходе капиталистической глобализации, завоевателя-Джаггернаута, чье восхождение оборачивается поражением для рабочего класса богатых стран мира. Каковы там шансы на успех для борьбы рабочих в Детройте или Ренне, если мигранты в Сычуани счастливы работать за ничтожную долю зарплаты?
В то же время, китайских рабочих изображают как плачевные жертвы глобализации, больная совесть потребителей Первого мира. Пассивные и эксплуатируемые работяги, они стоически страдают ради наших iPhone’ов и банных полотенец. И только мы можем спасти их, поглощая поток их экспорта или ведя благотворительные кампании за гуманное обращение с ними со стороны «наших» транснациональных корпораций.
Для части левых из богатого мира, мораль этих противоположных тезисов состоит в том, что здесь, в наших собственных обществах, сопротивление трудящихся выброшено на свалку истории. Такое сопротивление, в первую очередь, является порочным и декадентским. Что дает право избалованным работникам Севера, с их «проблемами Первого мира», предъявлять какие-то материальные требования к системе, которая уже предоставляет им такое изобилие, разграбляя Землю? И уж в любом случае, сопротивление против столь грозной конкурентной угрозы, безусловно, должно быть бесполезным.
Изображение китайских рабочих, как «иных» – как крайне покорных или как соперников в конкуренции – эта картина чудовищно искажает реалии труда в сегодняшнем Китае. Далекие от роли триумфаторов-победителей, китайские рабочие сталкиваются с давлением той же самой жестокой конкуренции, что и работники на Западе, часто от рук тех же самых капиталистов. Что еще важнее, вряд ли они отличаются от нас своим стоицизмом.
Сегодня, китайский рабочий класс борется. После более чем 30 лет следования проекту рыночных реформ компартии, Китай, несомненно, стал эпицентром трудовых волнений в мире. Официальной статистики нет, но ежегодно происходят тысячи, если не десятки тысяч забастовок. Все они – «дикие»; такого понятия, как подзаконная забастовка, в Китае не существует. Так что ежедневно повсюду происходит, вероятно, от полудюжины до нескольких десятков стачек.
Более того, работники выигрывают. В ходе многих стачек они добиваются значительного повышения зарплаты, помимо и в обход правовых норм. Рабочее сопротивление оказалось серьезной проблемой для китайского государства и капитала, и, как в Соединенных Штатах в 1930-е годы, центральное правительство оказалось вынуждено реформировать трудовое законодательство. Минимальная заработная плата в городах по стране растет на двузначные цифры, и многие работники впервые получают деньги по социальному страхованию.
Рабочие волнения росли на протяжении двух десятилетий, а последние два года принесли качественный скачок в характере борьбы работников.
Но если опыт китайских рабочих может быть уроком для левых Севера, то его обнаружение требует рассмотрения уникальных условий, с которыми сталкиваются эти работники. Эти условия сегодня могут стать поводом как для большого оптимизма, так и для большого пессимизма.
За последние два десятилетия бунта выработался относительно связный перечень видов тактики, используемой в рабочем сопротивлении. Когда возникает конфликт, первым шагом обычно является попытка напрямую поговорить с администрацией. Эти запросы почти всегда игнорируется, особенно если они касаются заработной платы.
Забастовки же, с другой стороны, работают. Но они никогда не организуются официальными китайскими профсоюзами, которые официально подчинены компартии и в целом контролируются администрацией на уровне предприятия. Каждая стачка в Китае организуется автономно, а зачастую – и в прямой оппозиции к официальному профсоюзу, который вместо этого призывает работников улаживать свои претензии в судебном порядке.
Правовая система, включая посредничество на рабочем месте, арбитраж и судебное разбирательство, стремится индивидуализировать конфликта. Это, в сочетании со сговором между государством и капиталом, означает, что система в целом вообще не может разрешить обиды работников. Она предназначена в значительной степени для предотвращения забастовок.
До 2010 года наиболее распространенной причиной забастовок трудящихся была невыплата заработной платы. Требования таких забастовок просты: заплатите нам зарплату, на которую мы имеем право. Требования улучшений помимо и сверх существующего закона были редки. Учитывая, что нарушения закона были и остаются эндемичными, для такой оборонительной борьбы имелась благодатная почва.
Забастовки обычно начинаются с того, что работники бросают работу и остаются на заводе или, по меньшей мере, на его территории. Удивительным образом, в Китае мало используют труд штрейкбрехеров, поэтому к пикетам прибегают редко (1).
Столкнувшись с неуступчивостью администрации, рабочие иногда идут на эскалацию, выходя на улицы. Эта тактика направлена на правительство: нарушая общественный порядок, они сразу привлекают к себе внимание государства. Иногда рабочие идут маршем к зданиям местных органов власти или же просто блокируют дорогу. Такая тактика рискованна, так как правительство может поддержать бастующих, но столь же нередко и прибегает к силе. Даже если достигается компромисс, публичные демонстрации часто приводят к задержанию организаторов, их избиению и заключению в тюрьму.
Еще более рискованным, но, тем не менее, весьма обычным делом для работников является участие в саботаже и уничтожении имущества, массовых бунтах, убийствах своих хозяев и физическом противостоянии полиции. Такая тактика, как кажется, преобладает больше в ответ на массовые увольнения или банкротства. Ряд наиболее интенсивных столкновений произошел особенно в конце 2008 и начале 2009 года в ответ на массовые увольнения в работающих на экспорт отраслях в связи с экономическим кризисом на Западе. Как будет объяснено дальше, работники теперь, возможно, вырабатывают новое сознание антагонистического противостояния полиции.
Но наименее эффектный момент в данном каталоге сопротивления служит важнейшим фоном для всех остальных: мигранты все чаще просто отказывались занимать плохие рабочие места и предпочитали стекаться в экспортные зоны юго-востока.
Нехватка рабочей силы впервые возникла в 2004 году, и в стране, где все еще имеется более 700 миллионов сельских жителей, большинство предполагало, что это – кратковременная случайность. Восемь лет спустя ясно, что происходит структурный сдвиг. Экономисты ведут активные дискуссии относительно причин нехватки рабочей силы, и мы их здесь не будем повторять. Достаточно сказать, что большое число производителей в таких прибрежных провинциях, как Гуандун, Чжэцзян и Цзянсу, оказалась не в состоянии привлечь и удержать работников.
Независимо от конкретных причин, важно то, что нехватка рабочей силы способствовала повышению заработной платы и укреплению силы рабочих на рынке труда – преимущество, которым они воспользовались.
Поворотный момент наступил летом 2010 года, и он был отмечен знаменательной волной стачек, которая началась на заводе трансмиссий Honda в Наньхае.
С тех пор произошли изменения в характере рабочего сопротивления, и этот процесс отмечают многие аналитики. Самое главное то, что требования работников стали наступательными. Рабочие стали требовать повышения заработной платы в большем масштабе, чем те, на которые они имеют право по закону, а в ходе многих забастовок начали добиваться избрания своих профсоюзных представителей. Они не призывают к независимым профсоюзам вне рамок официальной Всекитайская федерация профсоюзов (ВФП), так как это, несомненно, вызвало бы жестокие репрессии со стороны государства. Но настаивание на выборах представляет зародыш политических требований, даже если эти требования организованы лишь на уровне компании.
Волна забастовок взорвалась в Наньхае, где рабочие неделями жаловались на низкую заработную плату и обсуждали идею остановки работы. 17 мая 2010 года вряд ли кто из них знал, что один из сотрудников – который во многих отчетах с тех пор фигурирует под псевдонимом Тань Жицин – объявит забастовку по своей собственной инициативе, просто нажав на аварийную кнопку «стоп», что приведет к остановке обеих конвейерных линий завода.
Рабочие покинули завод. К вечеру администрация стала умолять их вернуться к работе и начать переговоры. Производство фактически возобновилось в тот день. Но рабочие сформулировали свои первоначальные требования: повышение заработной платы в на 800 юаней в месяц, что составляло 50%-ное повышение для постоянных работников.
За этим последовали дальнейшие требования: «реорганизация» официального профсоюза в компании, который, со всей очевидностью, не оказывает рабочим практически никакой поддержки в их борьбе, а также восстановление двух уволенных рабочих. В ходе переговоров рабочие снова забастовали, и через неделю после начала забастовки все сборочные заводы Honda в Китае были закрыты из-за отсутствия деталей.
Тем временем, известие о забастовке в Наньхае начало вызывать волнение среди рабочих промышленных предприятий по всей стране, и это волнение распространялось, как искра. Историю рассказывают сами заголовки китайских газет: «Одна волна выше другой. Забастовка разразилась также на заводе Honda Lock»; «70 тыс. человек участвуют в забастовке в Даляне. Стачка заканчивается повышением зарплаты на 34,5%»; «Забастовки за зарплату на Honda стали шоком для модели производства с малыми затратами». Во всех забастовках основным требованием было повышение заработной платы, хотя во многих из них звучали и требования реорганизации профсоюза – крайне важный политический процесс.
Один из таких стачек-подражателей особенно выделялась своим боевым характером и организованностью. На выходных 19-20 июня группа до двухсот рабочих предприятия Denso, принадлежащего японским хозяевам завода автодеталей для Toyota, проводила тайные встречи для обсуждения своих планов. На встрече они выработали стратегию «трех нет»: в течение трех дней не будет ни работы, ни требований, ни представителей.
Они знали, что, с нарушением цепочки поставок, соседний сборочный завод Toyota будет вынуждена закрыться через несколько дней. Организовав трехдневную забастовку без выдвижения требований, они рассчитывали нанести крупный материальный ущерб и Denso и более широкой производственной цепочке Toyota.
Их план сработал. В понедельник утром они начали забастовку, выйдя с завода и блокировав отъезжавший с завода транспорт. В тот же день 6 других заводах в той же промышленной зоне закрылись, а на следующий день отсутствие деталей привело к остановке и сборочного завода Toyota.
На третий день, как они и планировали, рабочие избрали 27 представителей и вступили в переговоры по центральному требованию насчет 800 юаней прибавки в заработной плате. После трех дней переговоров с участием генерального директора Denso, который прилетел из Японии, было объявлено, что они полностью добились прибавки в 800 юаней.
Если летом 2010 года характеризовалось радикальным, но относительно упорядоченным сопротивление капиталу, то лето 2011 года вызвало к жизни два массовых восстания против государства.
На протяжении одной и той же недели в июне 2011 года мощные рабочие бунты потрясли пригородные промзоны Чаочжоу и Гуанчжоу, в обоих случаях результатами стало широкое и весьма направленное уничтожения собственности. В поселении Гусян города Чаочжоу один из рабочих из Сычуани, требовавший выплаты ему долга по зарплате, подвергся нападению со стороны вооруженных ножами бандитов и его бывшего хозяина. В ответ на это, тысячи других мигрантов начали демонстрации у местных органов власти. Многие из них годами страдали от дискриминации и эксплуатации со стороны нанимателей, действовавших в сговоре с чиновниками.
Акция протеста была якобы организована аморфной «ассоциацией земляков» из Сычуани – одной из похожих на мафию организаций, которые широко распространяются в среде, где открытые ассоциации не допускаются. После того, как государственные учреждения сдались, мигранты быстро обратили гнев на местных жителей, со стороны которых ощущали дискриминацию. После того, как они сожгли десятки автомобилей и разграбили магазины, потребовалась вооруженная полиция для того, чтобы подавить бунт и распустить местных жителей, которые были организованы в группы бдительности.
Всего неделю спустя, еще более яркое восстание произошло на окраине Гуанчжоу в Жэньчене. К беременной женщине из провинции Сычуань, торговавшей вразнос на улице, подошли полицейские и жестоко сбили ее с ног. Среди фабричных рабочих района сразу же стали распространяться слухи о том, что у нее в результате произошел выкидыш. Правда это была или нет, очень быстро стало неважным.
Взбешенные еще одним случаем полицейской агрессии, возмущенные рабочие в течение нескольких дней бунтовали по всему Жэньчену, поджигая полицейские участки, сражаясь со спецназом и блокируя национальное шоссе. Другие мигранты из Сычуани стекались в Жэньчен со всего Гуандуна, чтобы присоединиться к бунтарям. В конце концов, на подавление восстания была брошена Народно-освободительная армия, причем военные использовали боевые патроны. Несмотря на опровержение со стороны правительства, вполне вероятно, что какое-то число людей было убито.
За несколько лет сопротивление рабочих прошло путь от обороны к наступлению. Небольшие, казалось бы, инциденты выливались в массовые восстания, что свидетельствует о широко распространенном гневе. И нынешняя нехватка рабочей силы в прибрежных районах указывает на глубокие структурные сдвиги, которые также изменили динамику рабочей политики.
Все это является серьезным вызовом модели экспортно-ориентированного развития и низкой заработной платы, которая была характерна для политической экономии юго-восточных прибрежных регионов Китая на протяжении более двух десятилетий. К концу волны забастовок 2010 года комментаторы китайских СМИ заявили, что эпоха дешевой рабочей силы пришла к концу.
Но если этот материал дает основания для оптимизма, укоренившаяся деполитизация означает, что работники не могут извлечь крупную выгоду из этих побед. Любая попытка со стороны работников открыто сформулировать политические моменты мгновенно и эффективно разбиваются Правом и его государственными союзниками, которые немедленно извлекают на свет призраки: вы что же, хотите вернуться к хаосу Культурной революции?
Если на Западе говорят о том, что «альтернативы нет», то в Китае есть две официальные альтернативы: беспрепятственная и эффективная капиталистическая технократия (сингапурская мечта) или неограниченное, дикое и глубоко иррациональное политическое насилие. В результате, рабочие сознательно принимают навязанное государством разделение на экономическую и политическую борьбу и представляют свои требования как экономические, легальные, в соответствии с отупляющей идеологии «гармонии». Поступать иначе бы означало бы вызвать жестокие репрессии со стороны государства.
Возможно, работники и могут добиться повышения заработной платы на одном заводе и социального страхования на другом. Но такого рода распыленные, эфемерные и десубъективированные бунты не смогли привести к кристаллизации сколько-нибудь прочных форм организации контр-гегемонии, которая могла бы навязать свою волю государства или капитала на уровне класса.
В результате, когда государство вмешивается от имени работников – либо поддерживая немедленные требования во время забастовочных переговоров, либо путем принятия законодательства, которое улучшает их материальное положение – его имидж «благожелательного Левиафана» укрепляется: оно сделало это не потому, что этого потребовали работники, а потому, что заботится о «слабых и обездоленных группах» (как именуют работников в официальном лексиконе).
Только с помощью идеологического разрыва причины и следствия на символическом уровне государство может поддерживать претензию на то, что рабочие действительно являются «слабыми». Учитывая относительный успех этого проекта, рабочий класс является политическим, но он отчужден от своей собственной политической деятельности.
Невозможно понять, как эта ситуация сохраняется, не поняв социальных и политических позиций сегодняшнего рабочего класса. Китайский рабочий сегодня очень далек от героических и гипер-маскулинизированных пролетариев с пропагандистских плакатов времен «культурной революции». В государственном секторе работники никогда не были действительно «хозяевами предприятий», как это утверждало государство. Но им была гарантирована пожизненная занятость, и их рабочее подразделение несло на себе издержки социального воспроизводства путем предоставления жилья, образования, здравоохранения, пенсионного обеспечения и даже свадебных и похоронных услуг.
В 1990-х годах центральное правительство начало прилагать огромные усилия для того, чтобы приватизировать, сократить или лишить субсидий многие государственные предприятий, что привело к серьезной социальной и экономической делокализации производства в «Ржавом поясе» на северо-востоке Китая. Хотя материальные условия для работников в оставшихся государственных компаниях все же остаются сравнительно лучше, сегодня эти фирмы все больше работают в соответствии с логикой максимального повышения прибыли.
Больший непосредственный интерес в настоящее время привлекает новый рабочий класс, который составляют мигранты из сельской местности, собирающиеся в «солнечный пояс» городов юго-востока страны. С переходом к капитализму после 1978 года, крестьяне вначале чувствовали себя неплохо, поскольку рынок платил за сельскохозяйственные товары дороже, чем это делало государство. Но к середине 1980-х гг. эти выгоды были съедены безудержной инфляцией, и сельскому населению пришлось искать новых источников дохода. Поскольку Китай открыл свои двери для ориентированного на экспорт производства в прибрежных районах на юго-востоке страны, эти крестьяне превратились в рабочих-мигрантов.
В то же время, государство обнаружило, что ряд институтов, унаследованных от командной экономики, полезны для укрепления частного накопления.
Главным из них была система «хукоу» – регистрации по месту жительства, которая привязывала социальные льготы человека к определенному месту.
«Хукоу» – это сложный и все более децентрализованный инструмент управления, но главное, что следует отметить: он узаконивает пространственной и социальный разрыв между производственной и воспроизводственной деятельностью трудящихся-мигрантов – между их работой и жизнью дома и в семье.
Это разделение накладывает печать на все аспекты борьбы трудящихся-мигрантов. Молодые мигранты приезжают в города работать на заводах, в ресторанах и на строительных площадках, совершать мелкие преступления, продавать уличную еду или зарабатывать на жизнь в качестве секс-работников. Но государство никогда не демонстрировало, что мигранты официально равны городским жителям или что их присутствие приветствуется в долгосрочной перспективе.
Мигранты не имеют доступа ни к одной их тех государственных услуг, которыми пользуются городские жители, включая здравоохранение, получение жилья и образования. Им требуется официальное разрешение на пребывание в городе, и в 1990-х и начале 2000-х было много случаев, когда их арестовывали, избивали и «депортировали» как лиц без документов. В течение по крайней мере одного поколения, основной целью трудящихся-мигрантов было заработать столько денег, сколько можно, прежде чем вернуться в деревню после 25 лет, вступить в брак и завести семью.
Другие официальные механизмы призваны не позволить мигрантам построить жизнь в городе. Система социального страхования (включая медицинское страхование, пенсионное обеспечение, страхование по безработице, страхование материнства, а также страхование от производственных травм) организована на муниципальном уровне. Это означает, что мигранты, которым посчастливилось иметь нанимателя, практикующего социальное страхование (незначительное меньшинство), платят взносы в систему, которой никогда не воспользуются. Если пенсии недоступны, зачем мигранту требовать их повышения? Поэтому требования работников вполне рационально сосредоточиваются на самых непосредственных вопросах о зарплате.
Субъективно, мигранты не считают себя «рабочими», не думают о себе как о части «рабочего класса». Они – «миньгун», или крестьяне-рабочие, и они участвуют в «продаже труда» («дагун»), а не имеют профессию или делают карьеру. Временный характер такого отношения к труду, пожалуй, является нормой при неолиберальном капитализме, однако показатели текучести кадров на многих китайских фабриках удивительны, иногда превышая 100% в год.
Последствия этого для динамики рабочего сопротивление были огромны. Например, существует очень сообщений о борьбе за сокращение продолжительности рабочего дня. Зачем рабочим хотеть проводить больше времени в городе, который их отвергает? Темы «баланса между трудом и жизнью» и «человеческих ресурсов» ничего не значат для 18-летнего рабочего-мигранта, который трудится на пригородной фабрике Шанхае. В городе мигранты живут, чтобы работать – не в смысле самоосуществления, а в самом прямом смысле. Если работник считает, что он просто и всего лишь зарабатывает деньги, чтобы в конечном счете принести их домой, у него нет особых причин (или возможности) требовать больше времени на то, чтобы делать в городе, «что он пожелает».
Другой пример: каждый год как раз перед китайским Новым годом число забастовок в строительном секторе подскакивает. Почему? Этот праздник является единственным время года, когда большинство мигранты возвращаются домой, а часто и единственный раз в год, когда они могут увидеться с членами семьи, включая супругов и детей.
Строительным рабочим, как правило, платят только после завершения объекта, тогда, когда проект будет завершен, но невыплата заработной платы была систематической со времени дерегулирования отрасли в 1980-х гг. Перспектива вернуться обратно в деревню с пустыми руками неприемлема для работников, ведь они и уехали-то в город, в первую очередь потому, что им обещали чуть более высокую зарплату. Отсюда и забастовки.
Другими словами, трудящиеся-мигранты не пытались связать борьбу на производстве с борьбой за другие аспекты жизни или за более широкие социальные проблемы. Они отделены от местного сообщества и не имеют никакого права говорить, как граждане. Требования заработной платы не расширились в требования о предоставлении большего свободного времени, лучших социальных услуг или политических прав.
Тем временем, капитал опирался на ряд проверенных и надежных методов, чтобы обеспечить прибыльность.
Внутри предприятий важнейшим процессом последних лет стало то, что до тошноты знакомо работникам в США, Европе или Японии: взрывной рост различных видов нестандартной занятости, включая использование временных работников, студентов-практикантов, и, самое главное, заемных работников.
Заемные работники нанимаются по контракту кадровыми агентствами – многие из которых находятся в собственности местных бюро по труду – которые затем «направляют» их в места, где им надлежит работать. Очевидным результатом является затемнение трудовых отношений и придание им большей гибкости в интересах капитала. Заемные работники в настоящее время составляют огромный процент рабочей силы (часто более 50% в данном месте работы) в самых различных отраслей промышленности, включая фабричное производство, энергетику, транспорт, банковское дело, здравоохранение, гигиена и сфере услуг. Эта тенденция появилась на отечественных частных, иностранных частных, совместных и государственных предприятиях.
Но главным событием последних лет стало перемещение промышленного капитала из прибрежных районов в центральный и западный Китай. Из этого «пространственного сдвига» проистекают огромные социальные и политические последствия, и они предоставляют рабочему классу новый и потенциально преобразующий набор возможностей. Будут ли эти возможности реализованы – этот вопрос, конечно же, может быть разрешен только практикой.
В этом смысле поучителен случай с Foxconn, крупнейшим частным нанимателем в Китае. Компания Foxconn переехала из своего первоначального дома на Тайване в прибрежный Шэньчжэн более десяти лет назад, но на волне самоубийств работников в 2010 г. и общественного внимания к его высоко военизированной и отчужденной трудовой атмосфере, она сейчас вынуждена двигаться дальше. В настоящее время она в процессе сворачивания своего производства в Шэньчжэне, построив в массовом порядке новые объекты во внутренних провинциях страны. Два крупнейших из них находятся в провинциальных столицах Чжэнчжоу и Чэнду.
Нетрудно понять, почему внутренние районы страны привлекательны для таких компаний. Хотя заработная плата в Шэньчжэне и других прибрежных районах по-прежнему остается довольно низкой по мировым стандартам (менее 200 долларов США в месяц), во внутренних провинциях, таких как Хэнань, Хубэй и Сычуань, она может быть почти вдвое меньше. Многие наниматели также предполагают – и, пожалуй, справедливо, – что большее число мигрантов будет доступно ближе к их источнику, и более свободный рынок труда также имеет непосредственные политические преимущества для капитала. Это тоже вполне знакомо из истории капитализма: историк труда Джефферсон Коуи в своей истории производителя электроники rca назвал аналогичный процесс «70-летней погоней за дешевой рабочей силой» – погоней, которая привела компанию из Нью-Джерси в Индиану и Теннеси, и, наконец, в Мексику.
Если прибрежный Китай предоставил транснациональному капиталу весьма благоприятные социальные и политические условия на протяжении последних двух десятилетий, во внутренних районах все будет иначе. Антагонизм между трудом и капиталом может быть универсальным, но классовый конфликт на месте протекает по-особенному.
Каковы же эти особенности во внутренних районах Китая и почему они могут быть основанием для осторожного оптимизма? В то время как мигранты в прибрежных районах являются непременно временными, и поэтому их борьба носит эфемерный характер, во внутренних районах страны у них есть возможности для создания прочного сообщества. Теоретически это означает, что существует большая возможность соединить борьбу в сферах производства и воспроизводства, что не было возможно в ситуации, когда эти две сферы были в пространственном отношении разорваны.
Возьмем вопрос о «хукоу», регистрации домашних хозяйств. Огромные мегаполисы востока, куда мигранты устремлялись в прошлом, имеют очень жесткие ограничения на получение местного жительства. Даже «белым воротничкам» с учеными степенями может быть трудно получить «хукоу» в Пекине.
Но небольшие города во внутренних районах страны установили гораздо более низкие барьеры для получения права местного жительства. Хотя пока что это предположения, стоит поразмыслить над тем, как это может изменить динамику рабочего сопротивления. Если прежде мигранты рассчитывали а то, что они в течение нескольких лет проработают в городе, заработают денег, а потом вернуться домой и создадут семью, то у работниках во внутренних районах может быть совсем иная жизненная перспектива. Неожиданно они оказываются не только «работающими», но и «живущими» в определенном месте.
Это означает, что мигранты будут гораздо более склонны постоянно поселиться в местах своей работы. Они захотят найти супругов, приобрести свои собственные места жительства, завести детей, отправлять этих детей в школу – в общем, заняться общественным воспроизводством.
Прежде нанимателям не надо было платить трудящимся-мигрантам приемлемую заработную плату, и не было никакого основания на это рассчитывать, так как было ясно, что рабочие вернуться обратно в деревню и поселятся там. Но во внутренних районах мигранты, скорее всего, потребуют всего, что им нужно для достойной жизни – жилья, здравоохранения, образования и некоторой гарантии от рисков безработицы и старости. Они может потребоваться также время для себя и своего окружения – потребность, которой явно не было до сих пор.
Это увеличит возможность политизации рабочих волнений. Мигранты на побережье никогда не рассчитывали на достойные социальные услуги. Но если они смогут добиться права на проживание во внутренних районах, требования социальных услуг могут быть легко обобщены, что даст возможность уйти от изолированности борьбы на рабочих местах. Требование социальных гарантий будет в большей мере склонно выдвигаться в адрес государства, а не частных предпринимателей, что станет символической основой для обобщения конфликта.
Конечно, легко романтизировать храброе и подчас зрелищное сопротивление трудящихся-мигрантов, но реальность такова, что наиболее частым ответом на плохие условия труда было просто бросить эту работу и найти другую или вернуться домой. Это тоже может измениться, если люди будут работать там же, где они живут. Теперь для мигрантов могут возникнуть условия, когда они останутся на месте и будут бороться за свою общину и в ней, а не просто убегут.
Жизненные биографии работников внутренних районов также могут предоставить возможности для роста боевого характера выступлений. Многие из этих мигрантов уже имеют опыт работы и борьбы в прибрежных районах. Пожилым работникам может не доставать боевой страсти молодости, но их опыт взаимоотношений с эксплуататорами-хозяевами и союзником хозяев – государством мог бы стать бесценным ресурсом.
Наконец, в распоряжении работников окажутся большие социальные ресурсы. В крупных прибрежных городах они вряд ли могут приобрести большую симпатию со стороны местных жителей, и этот факт стал до боли ясным в ходе волнений в Гусяне. Но во внутренних районах у работников могут оказаться поблизости друзья и семьи, люди, которые не просто рядом с ними по работе, но могут напрямую зависеть от повышения их зарплаты и улучшения социальных услуг. Это создает возможность расширения борьбы за пределы рабочих мест, включив нее более широкие социальные проблемы.
Некоторые левые питают энтузиазм в отношении вечного сопротивления самого по себе и для себя. Тем более, что та форма классовой борьбы, которая преобладает в Китае, вызвала серьезные сбои в накоплении капитала.
Но работники отчуждены от своей политической деятельности. Существует глубокая асимметрия: рабочие сопротивляются случайно и без какой-либо стратегии, в то время как государство и капитал реагируют на этот кризис уверенно и скоординированным образом.
До сих пор эта фрагментированная и эфемерная форма борьбы была не в состоянии пробить сколь-нибудь серьезную брешь в основной структуре партии-государства и ее господствующей идеологии. И капитала, как универсальная тенденция, доказал свою способность снова и снова приводить проявления борьбы к повиновению. Если боевое рабочее сопротивление просто заставляет капитал разрушить один рабочий класс и создать в другом месте новый (антагонистический) рабочий класс – разве это можно на самом деле считать победой?
Новая передовая линия накопления капитала ставит китайский рабочий класс перед возможностью установить более прочные формы организации, способные расширить сферу социальной борьбы и разработка политические требования на широкой основе.
Но пока этого не случилось, он будет на полшага отставать от своего – и нашего – исторического противника.
Эли Фридман
(1) Не вполне понятно, почему наниматели лишь в редких случаях прибегают к использованию труда штрейкбрехеров. Одно из объяснений таково, что правительство не поддержало бы такой шаг, поскольку он усилил бы напряженность и привел к насилию или более крупным социальным потрясениям. Другой фактор: забастовки редко длятся больше одного или двух дней, поскольку они не имеют институциональной поддержки профсоюза и нередко попадают под сильный нажим со стороны государства. В результате штрейкбрехеры бывают не столь уж необходимы предпринимателям.