Публикуем письмо анархиста Игоря Олиневича, в котором он комментирует поездку представителей правозащитной организации «Платформа» по исправительным колониям и подробно описывает систему, в которой ему приходится жить последние 5 лет.

Выйдя из очередного штрафного изолятора, узнал, что в печати поднялся вопрос о положении в тюрьмах и зонах. С улыбкой прочитал статью [Aлены] Красовской-Касперович [руководитель правозащитной организации «Платформ-Инновейшн», здесь и далее прим. ред.] о том, как «за 5 лет ситуация изменилась в лучшую сторону». Я лично наблюдал приезд в зону Красовской-Касперович и Лиховида, видел их так называемую «инспекцию». Лиховид был в красной куртке с капюшоном, который закрывал почти все лицо, как у Кенни в Саус Парке. Видимо, он хотел, чтобы его не узнали. Но ребята с «десятки» [ИК-10] опознали Никиту, так как встречали его из ШИЗО, помогали ему. Очень жаль, что, пройдя вплотную мимо меня, он не расспросил меня. Я бы рассказал, как в ШИЗО теперь зимой у зэков забирают трусы, как не дают взять с собой полотенце и мыло для ног, кружку для питья. Ведь в его время, 5 лет назад, это все еще было.

Смешно читать все это, когда на моих глазах зоны превратились в лагеря позднесталинского типа, известные как особлаг [система особых лагерей ГУЛАГа для политзаключенных]. Вот только номеров на спинах не хватает — прогресс. На моей памяти из улучшений было только увеличение лимита отоварки [возможность приобретать товары в магазине при колонии] для злостных нарушителей с одной базовой величины до двух — 360 000 рублей. Зато список ухудшений… И фруктовые посылки запретили, и средства гигиены стали включать в вес передачи, и удержания заработка увеличили с 3/4 до 90%, и личные тазики/ведра позапрещали, и время свидания уменьшили, и юридическую литературу запретили — всего не перечислишь. Пора рассказать, как все обстоит на самом деле. Пусть знают все.

Принципиальное отличие постсоветских зон от ГУЛАГа: нет голода, бараки более-менее отапливаются, нет самоистребительного труда, убийство зэка больше не обыденность. В современных зонах почти изжиты массовые избиения зэков. Еще в 2001 году на жодинском централе [СИЗО-тюрьма №8 в Жодино] арестованных встречали тюремщики с киянками и приветствовали: «Добро пожаловать в «Чорны Бусел» [черный аист (бел.)]. Избивали для профилактики. Витебскую тюрьму заливали кровью еще в 2006-2010 годах. Мои приключения в Американке [СИЗО КГБ] — всего лишь детская прогулка по сравнению с теми тюрьмами. Хотя в 2012 году группу зэков избивали и в зоне, был случай. А точечные избиения без всякой необходимости продолжаются и сейчас.

Кулак в зонах также не гуляет, но это благодаря защите неформального арестантского кодекса. Применить необоснованное насилие к другому зэку — беспредел, отвечают соответственно. Впрочем, тюремщики активно вытесняют арестантские традиции; когда это произойдет, наступит настоящий беспредел.

За последние годы подтягивают материально-бытовое обеспечение. Делается это за счет самих зэков, роль тюремщиков сводится к выколачиванию необходимых средств. Однако материальщину улучшают только такую, которой можно пустить пыль в глаза всяким приезжающим проверкам. Вот причина евроремонтов и плазм в ленкомнатах [комната проведения досуга в колониях]. Но мы-то знаем: где показуха — там туфта.

Параллельно внешним красотам запретили розетки в жилых секциях, а кабинках туалетов нет дверей. Официально из посуды разрешена одна кружка (керамика запрещена). В чем готовить каши и салаты? Для этой цели служат пластиковые контейнеры, которые нынче запрещают в передачах. Изымают электрочайники.

Нельзя носить шерстяной свитер. На зиму и лето одна модель ботинок, с обычной обувью периодически борются, изымают. Официально нельзя шорты и спортшапочку. Отсутствует межсезонка: дождевик, куртка, пальто. Либо роба, либо телогрейка. Даже маникюрные щипчики/ножницы в перечне разрешенных вещей отсутствуют, на этапе отбирают. Что говорить — щетку зубную третий месяц не могу купить, нету.

Но материальные условия — не главное. По-людски можно и в руинах жить. Гораздо важнее социальные условия: правовое положение и культурно-психологическая атмосфера. И вот тут сталинские порядки цветут и пахнут практически в первозданном виде.

Главная черта, унаследованная современностью от ГУЛАГа — атмосфера вседозволенности со стороны тюремщиков. Арестант не признается за полноценного человека, в отношении него позволителен любой произвол. Такое ощущение накатывает с первых же дней.

Механика рабства начинается с монолита под названием «режим». Каждый день зэк обязан выходить в столовую, независимо от собственного желания и погоды. Для самостоятельного приготовления пищи времени часто не остается. Потом идут такие же обязательные походы в клуб на никому не нужные воспитательные мероприятия. Выход в санчасть, магазин, баню также происходит строем и строго по команде.

Весь день превращается в дурацкие передвижения взад-вперед, обязательно строем, не растягиваясь, по пять в ряд. За этим специально следят. Не дойдя до локального участка отряда каких-нибудь 20 метров, дежурный надзиратель остановит строй и заставит выстроиться по 5 в ряд, чтобы сделать последние несколько шагов.

Буквально перед ужином пошел дождь, но выходить все равно надо. На промзону, в цеха дошли промокшие до нитки. Напомню, дождевиков у нас нет. А прямо сейчас парней закрыли в отстойник [тесная камера, куда помещают заключенных во время обыска в камерах] за то, что загорали в локалке. Ведь по ПВР (правила внутреннего распорядка) зэки все время должны быть в робах.

Все время, не занятое столовой, клубом, промзоной и т. д. мы проводим в своих корпусах. Отряд составляет 100-200 человек. Локальный участок корпуса представляет собой небольшой вольер, за забором и колючей проволокой. Ходить в другие локалки и корпуса нельзя, только с разрешения опера. Передвижения по зоне отряда устраивают так, чтобы зэки не пересекались друг с другом. В зоне фактически существует десяток микрозон.

Живем в секциях на 25-70 мест. Выбирать место нельзя, все решает начальник отряда или опер, а также активисты. По задумке, все должны в свободное время сидеть в ленкомнате или в секциях на табуретках. Придумали это далекие от жизни люди, поэтому массово не соблюдается такой режим. Секции формируют по принципу собрать воедино абсолютно разношерстных людей, чтобы не возникало мужского коллектива, чтобы люди оставались психологически максимально разрозненными.

За массовым режимным дебилизмом наступает точечный, персональный. В жару придираются к незастегнутой верхней пуговице, в холод — к поднятому воротнику телогрейки или робы. Или запрещают идти на звонки, если вышел позже, чтобы не стоять два часа в очереди. Или запускают родных на свидание не утром, а после обеда, и не важно, что люди приехали в 8 часов. Или отправляют посылку назад, «забыв» сделать пометку в личной карточке.

Я даже шарф не могу завязать так, как хочу, опер лично отчитывал меня за это! Помню, как нужно было ставить атас [поднимать волну негодования], чтобы… помыться. Я не шучу: если заставали за обливанием водой на умывальнике, сажали в ШИЗО за «нарушение распорядка дня». Это в условиях, когда душ — 1 раз в неделю. Такое количество Департамент [исполнения наказаний] считает вполне достаточным.

Чтобы позвонить домой, мне нужно написать сразу несколько заявлений на каждый звонок, сдать вместе со всеми в определенные дни, чтобы их подписали через 2-3 недели. То есть каждый месяц зона выдает несколько тысяч листов для абсолютно бессмысленного ритуала подписывания. Ведь звонок все равно запишут в единый журнал регистрации. Вся эта бюрократическая волокита введена с одной целью: отбить у зэка всякое желание звонить домой.

Порой это имеет трагические последствия. 18 мая парню из моего отряда, склонному к суициду, начальник отряда не дал позвонить домой матери. Там были какие-то проблемы с предстоящей свиданкой. А вечером Виталик удавился на промзоне. Думаете, что-то поменялось? Нет. Начальник отряда был отправлен в отпуск на полтора месяца, пока все уляжется. Как говорил один начальник: «Мне табуретку тяжелее списать, чем зэка».

Если раньше тюремщики удовлетворяли свои садистские наклонности насилием, хамством, беспределом, то сейчас маскируют их под требования исправительного процесса, распорядка дня и режима. Происходит лишь видоизменение скотского отношения к человеку. Ведь в нормальном хлеву скотину держат в тепле, кормят досыта, не бьют и не кричат. Так и в лагерях. Только хлев остается хлевом, а скотина скотиной. Вы спросите: «Как вы это все терпите?» Изредка возмущения случаются, все-таки понимания между тюремщиками и зэками становится все меньше. Как раз недавно был кипиш и у нас, на образцово-показательной «тройке» [ИК-3]. 22-23 июня зона отказалсь от приема пищи. Надзиратели, большинство из которых раньше работали на малолетке [колония для несовершеннолетних заключенных], все никак не поймут, что имеют дело со взрослыми людьми со своими нравами. Их активисты человека на кружку отсадили [перевели в разряд «опущенных», низшего сословия в тюремной кастовой системе], народ этого не понял, возмутился.

Но такие акции — большая редкость. Ведь в руках администрации досрочное освобождение любого зэка. Да и в целом эффективно работает принцип «разделяй и властвуй». Всем требованиям режима и т. п. в гораздо меньшей степени подвержены активисты. Раньше их называли «лагерными придурками», а теперь попросту «козлы». Активисты — нижнее звено зоновской администрации из числа самих зэков. Официально их должны выбирать осужденные в отрядах, но на деле их назначают сверху.

Тюремщики создают им относительно лучшие условия жизни в обмен на службу. Порой активист по своему влиянию превосходит многих сотрудников. Им чаще дают свидания, выделяют трое суток, дают больше звонков, дополнительные посылки, сквозь пальцы смотрят на их нарушения. Им позволяют ходить в гости в другие локалки или на стадион вне графика, в душ. Порой предоставляют собственные кабинеты.

Но это мелочи. Имея доступ к конкретному надзирателю по роду выполняемой службы, они могут решать различные вопросы. Дополнительные сутки на свиданке, вес выносимых продуктов, дополнительная посылка, спальное место, должность активиста, и главное — досрочное освобождение; даже натравить тюремщиков на неугодного зэка или, наоборот, отмазать от взыскания — все возможно.

Козлы, прибывшие с «десятки», оказались очень откровенны. Хвастались, как за пару пачек сигарет или кофе «отстреливали» [получали положительные] характеристики, путем интриг в кабинетах «ушатывали» с должностей себе подобных. Про коррупцию и говорить излишне: продавали все.

Решение вопросов, разумеется, происходит на возмездной основе. Но не столько лично на карман (хотя есть и такое), а через официальное прикрытие: фонд колонии. Стройматериалы, краска, обои, окна, деньги на официальный счет, подписка на газету «Трудовой путь» — вот главный поток. То есть так полюбившиеся Красовской евроремонты делаются за счет средств родственников осужденных, вырученных отлаженной системой вымогательства. В зоне специально создается искусственный дефицит материальных и социальных благ, «преодолевая» который пополняются счета.

Получить должность активиста — «нацепить крыло» — заветная мечта многих. Ведь это не только облегчение собственной жизни, но и приобщение к власти. Ради этой власти в лагере каждый день идет настоящая война. Зэки и тюремщики (я не утрирую) сплачиваются в кланы. Кто на кого влияет, уже не разобрать.

Помимо открытого привилегированного сословия среди зэков есть и скрытое. Сексоты, стукачи, доносчики — одним словом, суки. Вам представляется пара-тройка подлецов на отряд. Увы. Методика тюремщиков в том, чтобы ссучить каждого.

Предложение сотрудничать закидывают при всяком удобном случае. Один отрядник [начальник отряда] хвастался мне, что в его отряде из 120 человек стучали 65. Хочется верить, что это ложь. Однако в арестантской среде уже давно никто никогда ничего в открытую не говорит.

Шепот, кивки, завуалированные фразы… Все сказанное прилюдно донесут тюремщикам — таково общее суждение. Порой скорость составляет всего несколько минут! Как правило, выявленных сук люстрации не предают. Выгоднее знать who is who [кто есть кто], чтобы в нужный момент нейтрализовать гниду или запустить в его уши дезу [дезинформацию].

Ссучиваются по разным причинам. Для одних это первый шаг по «красной лестнице», чтобы стать козлом, активистом. Для других — обещание досрочного освобождения. Для третьих — материальная подпитка (неимущим сексотам дают сигареты и чай). Для четвертых — возможность сходить в гости в другие отряды, иммунитет от мелких нарушений.

Но хуже всего то, что немало и добровольцев-энтузиастов, стучащих из удовольствия. На фоне обшей забитости и приниженности стукач ощущает свою значимость за счет тайной власти. Как я узнал спустя годы, были люди, помогавшие мне одной рукой и одновременно доносившие на меня. Видимо, нравилось играть судьбой. В общем, лагерная система способствует массовому ссучиванию народа.

Жизнь в условиях постоянного противостояния тюремщиков, козлов и сук накладывает свой отпечаток. Недаром барак порой называют ужатником. Интриги, кому подпилили копыта, кого вкинули [подставили] — вот главные новости дня. А чего еще ожидать в условиях иерархии и дефицита?

Меры поощрения состоят в праве на улучшение условий содержания. Это право на дополнительную отоварку в несколько сот тысяч рублей, а также право на дополнительные свидания и посылки. Каково? Воспитывают как собаку, едой. Казус в том, что большинство зэков не имеют средств отовариться даже на стандартный лимит в 900 тысяч рублей (5 базовых величин). Более того, многие «улучшенники» не имеют даже 360 тысяч (2 базовые величины), минимальный лимит для злостников [злостных нарушителей] и исковиков [заключенных, обязанных выплачивать иски потерпевшим или государству].

Аналогичная ситуация и со свиданиями: к большинству просто никто не приезжает. Тем более, у нас в лагерях на свидания допускаются только близкие родственники. Дяди, тёти, двоюродные братья и сёстры, друзья, коллеги, одноклассники — запрещено. Звучит невероятно, ведь мы привыкли к стереотипам из кинофильмов, но это правда. ДИН [Департамент исполнения наказаний] кричит о важности поддержания социальных связей, и в то же время рубит их.

Но продолжу о деньгах. Как так получается, что у людей нету даже 900 тысяч на отоварку? Подавляющее большинство зэков — иждивенцы, живут на присланные на личный счёт деньги. Потому что честным трудом в зоне заработать невозможно.

Большинство (приблизительно 80%) числится трудоустроенным только формально: работы нет. Их выводят на промзону для галочки (что само по себе растлевает человека). Те же, кто работает, делятся на две неравные группы.

Первые — несколько десятков счастливчиков — действительно могут получать миллионы, так как заняты на высокодоходных производствах (тенты, мебель). Вторая группа — те несколько сот зэков, на труде которых держится вся промзона. Их «зарплаты» нельзя назвать деньгами.

Например, работающий на многопиле (станок для обрезной доски) полный рабочий день получает на счёт… 40 тысяч! Согласно кодексу, сначала погашаются затраты на содержание, но не менее 10% заработка идёт на лицевой счёт. Значит, зарплата составляет 400 тысяч. Как??? В несколько раз меньше минималки! Другой мой знакомый пахал на лесопилке, ещё в то время, когда на лицевой счёт зачислялось не менее 25% (до осени 2013). Работая на полторы ставки, по 12 часов, в выходные и по ночам, он получал 90-120 тысяч.

Прокуратура и минтруда всё это покрывают, жалобы бесполезны. Трудовой договор с осуждённым не заключается, соответствующий пункт в кодексе отредактировали ещё несколько лет назад. Фактически в стране действует система рабского труда, затрагивающая десятки тысяч человек.

Люди выживают, как могут, подпольно занимаются всякими ремёслами. Но это запрещено, вкидывают моментально, если нет крыши со стороны тюремщиков. Думаешь, если зэк согласится на «красную крышу», он будет в доле? Нет. Крышующий тюремщик забирает себе всё, а взамен — только послабления по режиму (даже цифровые плееры разрешают), решение любых вопросов, в том числе досрочное освобождение. Чем не крепостное хозяйство?

Получается, что человек может делать шкатулки, нарды, шахматы, гравюры, картины, одежду, обувь — но за бесплатно, чтоб наживался надзиратель. В итоге человек труда не может ни обеспечить себя, ни помочь семье, ни возместить затраты на содержание, ни погасить иск, ни скопить денег к освобождению. Любой лагерь может выйти на самообеспечение и прибыль хоть завтра, лишь бы тюремщики не мешали. Но где разруха — там дербан [разворовывание]. Так что никому из начальства это не нужно.

Кроме средств на ремонты, первостепенное значение администрация придаёт погашению исков по уголовному делу. Везде развешаны таблицы и целые стенды с графиком, сколько каждый отряд в каком месяце погасил. Вся пенитенциарная система на это заточена. Во-первых, амнистия: она не применяется к тем, кто не погасил иск. Во-вторых, имеющие иск пролетают мимо досрочного освобождения (хоть по кодексу это не обязательно). В-третьих, исковики сильно ограничены по магазину: 360 тысяч (2 базовых величины) в месяц. Если при этом зэк лишён посылок, то это означает полуголодное существование. Также исковикам дают меньше дней на длительное свидание и почти не дают выноса оставшихся продуктов питания. Приезжающие на общественном транспорте старушки-матери должны везти остальное назад.

Тюремщики регулярно промывают мозги: «плати, плати, плати». А с чего платить, заработать же невозможно! На это у администрации есть суперответы: 1) платить из денег, присылаемых близкими на еду; 2) пусть заплатят родственники; 3) если у родных нет денег, пусть возьмут кредит в банке. Банки упускают огромную возможность, ведь только предложи кредит «Арестантский» — целевая аудитория найдётся моментально.

Как видите, в зонах налажена система узаконенного вымогательства. Причём она затрагивает не столько зэков, сколько их родственников. Но тюремщики не остановились и на этом.

В 2013 году, в «эпоху значительных улучшений», отоварку стали урезать и для имеющих гражданский иск, с уголовным делом никак не связанный. Это абсолютно незаконно, поэтому обычно тюремщики отступают, если зэк начинает возмущаться. Хотя для некоторых эти возмущения заканчиваются аттестацией «злостный нарушитель», с тем же минимальным лимитом в 360 тысяч. Стремящимся уйти на досрочное освобождение всячески дают понять, чтобы платили гражданские иски, иначе комиссия откажет.

Как происходят наказания и репрессируют неугодных? Помню, как в первый раз надзиратель сказал мне: «Не знаю, за что на тебя в штабе засинили [чем ты не угодил], но там решили ушатать тебя на кичу [спровадить в штрафной изолятор]. Ты стоишь на уборке умывальника, но ты ж не будешь дверь на дальняк [туалет] протирать? Так что ничего личного. Крути торпеды». Вот и всё: протрёшь хотя бы ручку туалета — едешь петухом в гарем [в камеру для «опущенных»], откажешься — в ШИЗО.

Вариантов поставить зэка в безвыходное положение уйма. Бывало, раздаётся с утра по зоне сигнал вставать, не успеешь с нар слезть, как в секцию врываются надзиратели. Стояли уже «заряженные» для отстрела [с намерением подмечать мелкие нарушения и наказывать за них]. Пишут рапорт: «не выполнил команду «Подъём»». Не встал, когда надзиратели зашли в секцию (а они заходят по несколько раз в день) — рапорт. Или перевернут матрас на нарах, запишут «антисанитарное состояние спального места». Или зарядят суку следить, когда ты мыться с тазом воды пойдёшь, или пока не заснёшь на нарах. Хотя нет такого пункта «запрещено мыться на умывальнике» и «запрещено спать днём». Пишут «нарушение распорядка дня», дескать, если по распорядку три часа массово-культурных мероприятий (а их нет!), то как бы зэк всё равно виноват. Надо сидеть на табуретке или телек смотреть. Красовской надо бы самой ПВР почитать, прежде чем за права зэков браться. Ведь очень удобно размахивать бумагами на конференциях с возгласами «Посмотрите! У нас всё гуманно!» Только бумажные права в настоящей жизни выхолощены.

Ещё распространённый метод репрессий — обыск личных вещей и проверка соответствия их описи. Ни у одного зэка она не совпадает, просто невозможно все учитывать точно. В ноябре 2014 мне вот так подкинули на сумку зарядку от трубы [мобильный телефон] и белорусские 40 тысяч. Совпадение, но именно тогда мне пришли распечатки моих жалоб в ДИН и прокуратуру. Фишка в том, что среди зэков ходят только баксы, смеялась вся зона. Чаще подкидывают сим-карты.

Соблюдай режим, не соблюдай — разницы нет. Если принято решение, то шансов нет. Ну, кроме как искать влиятельных фигур из числа козлов, тюремщиков или вольнячих [заключенные из числа обслуги, которым разрешен выход за пределы своего отряда], кто потянет массу [замолвит слово].

В этой зоне меня сначала дважды ставили на петушиные уборки [уборка помещений, которые запрещено делать всем, кроме «опущенных» согласно арестантским законам, самая черная работа], в итоге я вообще на них плюнул. Теперь же особо подчёркивают, что объекты уборок мужицкие [разрешенные для уборки обычными заключенными, «мужиками»]. Сначала скомпрометируют свой подход, а потом «искренне» репетируют, чего ж это я отказываюсь.

Да уж, приходит молодой щенок и требует, чтобы здесь и сейчас стали убирать у него на глазах. То есть относятся, как к детям, как будто взрослые мужики сами не в состоянии порешить бытовые моменты у себя в отряде. Естественно, это унизительно в любом наборе, поэтому и является излюбленным средством тюремщиков. Для них это вроде как пальцем погрозить, дескать, «всё знаем, всё видим».

Кроме ШИЗО, лишают свиданий (2 длительных, 3 кратких в год) и посылок (3 в год), ограничивают отоварку как злостнику, 360 тысяч. Вот так в ХХІ веке человека наказывают едой и запретом видеться с родителями и близкими. Уже одно это есть беспардонное скотство. Но и это ещё не всё.

Мелкие подлянки в отряде, вроде выворачивания тумбочки, вещей, переписки, натравливания козлов и сук или демонстративного наказания всего отряда/секции в расчёт уже не беру. Закрывание человека в бетонный дворик а-ля «стакан» на часы или даже целый день — вообще ежедневная обыденность.

После ШИЗО зэка уже могут поместить в ПКТ, лагерную тюрьму, на полгода. Там человека лишают не только свиданий и посылок, но и звонков. Это к вопросу поддержания социальных связей, пропагандируемых ДИН.

А уже после ПКТ следующая остановка — «крытая», тюрьма только для нарушителей. В Беларуси их две: в Могилёве — для первоходов [впервые осужденных], в Гродно — для строгачей [осужденных на строгий режим]. Отправляют на три года, затем назад в лагерь. Немало людей поехали туда, чтобы только не напитываться лагерным скотством, не стать идиотами. О подобном я читал в воспоминаниях узников ГУЛАГа, когда люди в лагерях мечтали вернуться в монашеские кельи политизоляторов.

Но и это не предел. В уголовном кодексе присутствует статья 411 «Злостное неповиновение». Формальный состав — нарушение в течение года после ПКТ [помещение камерного типа, вид наказания злостных нарушителей]. До двух лет плюс к сроку. Можно заехать в зону с годом, а отсидеть все 25, по закону! Другими словами, в Беларуси не важно, какая статья: всё равно срок безразмерен. Человек будет сидеть столько, сколько решат наверху. Чем это отличается от сталинского ОСО [Особое совещание при НКВД], когда людям по отсидке продляли срока?

Никакого общественного контроля нет и в помине. Когда приезжают важные комиссии, зэков загоняют на ленкомнату, а во всех ключевых точках зоны расставляются сотрудники. В мае 2015 сюда приезжала делегация во главе с каким-то австрийцем. Нас загнали в цех на промке, на входе стал начальник, чтобы только нас не видели.

Хотя к чему жаловаться? В марте 2014 приезжал начальник ДИН. Он подошёл к двум зэкам в столовой, поинтересовался качеством баланды. Надо сказать, супец в тот день был отменным дерьмом, сплошная вода, о чём мужики прямо и сказали. Через 2 часа оба уже были в ШИЗО. Нашлись нарушения-с.

Легальной связи с волей почти нет. Любое письмо проходит через цензуру, в том числе и жалобы. Без разрешения администрации нельзя написать в газету. Жалобы в ДИН и прокуратуру выходят далеко не все: смотрят на отправителя. Обычно прессуют, проверяют, не отступит ли. Если же проявляет твёрдость, и на воле есть поддержка, то шансов больше. Хотя что мешает прокурору забирать жалобы раз в неделю самостоятельно?

Впрочем, толку от этих жалоб почти никакого. Ни разу я не слышал, чтобы прокуратура или суд отменили несправедливое решение администрации. Официальные ответы — стандартные отписки вроде «всё нормально, нарушений не обнаружено». И так — всегда.

Тюремщики нашли интересный способ борьбы с жалобщиками: на руки жалобы не выдают, а копии — не делают. Сиди и переписывай от руки! Это нововведение последних лет.

Но самый свежий «правовой апгрейд» — запрет на владение кодексами и прочими юридическими материалами. В феврале 2015, на «тройке», у меня самого изъяли присланные обновления в УИК и УК, даже акт составили. Пользоваться юридической литературой можно, только взяв её у начальника отряда. Такие зэки берутся на заметку. Это сделано для того, чтобы поменьше надзорных жалоб по уголовному делу писали.

Характерный пример бесправия, произвола и круговой поруки происходит прямо сейчас с моим знакомым Шаманом Виктором. Весной 2015 года на него было наложено взыскание за то, что якобы нанёс себе татуировку на спине. Основанием послужил донос. Витя пояснил, что эта татуировка была сделана ещё на свободе. Однако в медицинской карточке описание данной тату отсутствовало по халатности осматривающего врача. Ведь каждый новоприбывший в зону зэк осматривается, его тату заносятся в карточку, часто спустя рукава. Витя написал жалобы в прокуратуру с просьбой запросить амбулаторную карточку из жодинской тюрьмы (СТ-8), в которой данные об этой татуировке внесены. Жалобы выпущены не были. Тогда Витя отправил их нелегально, за что отсидел в ШИЗО. Витебская прокуратура ответила, что со стороны администрации зоны нарушений нет: взыскание правомерно. А запрос с СТ-8 никто не делал. Но Виктор самостоятельно дописался до СТ-8, они прислали ответ, что амбулаторная карточка была отправлена в зону вместе с ним. Таким образом, доказательство невиновности лежит прямо здесь, в личном деле. Но никому до этого дела нет. А ведь на кону — амнистия, которая не применяется к Вите из-за этого взыскания.

Арестанты в массе своей не считают нужным бороться, потому что досрочное освобождение находится в руках администрации. Именно она решает, «исправился» ли зэк. Мало кто знает: чтобы получить досрочное освобождение, человек должен признать вину. Так рука руку моет, заметает следы и следственно-судебного беспредела.

Что касается особого отношения к политическим, то очевидно, что сама лагерная система является особым отношением. Политический узник занимает в ней положение неугодного зэка, к которому применяется отточенный набор репрессивных методик. Из специфических — встреча с адвокатом проходит только через стекло в комнате кратких свиданий; большая часть адресатов писем заблокирована. Я не могу получить писем от старых друзей, к политике не имеющих отношения.

Живя в режиме всесторонней регламентации, арестант почти теряет пространство для инициативы, самореализации. Культурная жизнь в лагере убога, для галочки. Крепостничество и рабский труд, узаконенное вымогательство, утончённое издевательство над личностью — характерная действительность лагеря.

Кто же выходит из лагерей? Суть «исправления» — превратить человека в безвольный автомат, пресмыкающийся перед властью. Тюрьма делает всё, чтобы максимально изъять человека из общества, чтобы ему некуда было возвращаться. Одни освобождаются озлобленными, без гроша в кармане, без веры в справедливость и человечность. Другие же перешагнули все мыслимые грани нравственного: общество для них как испытательный полигон своей жажды власти и ссученной морали. Третьи вообще выходят безвольными овощами, в них убита воля.

Официальный рецидив — 54%! Больше половины. Даже из так называемых «ставших на путь исправления» — четверть. Но не стоит заблуждаться насчёт остальных. Пройдя «тюремные университеты», многие уже не попадаются, становясь профессиональными преступниками. Ещё часть вовсе покидает страну, понимая, что их заметут при первом удобном случае. Лагерная психология отравляет всё общество, ведь счёт идёт на сотни тысяч прошедших через тюремную мясорубку.

Лагеря несколько подросли материально, время ведь идёт. Но ментально — что главное! — это всё тот же ГУЛАГ.

заключённый, анархист Игорь Олиневич