Великие революции

Кропоткин, изучая историю развития капитализма, углядел любопытную закономерность – в процессе развития (а затем и загнивания) капитализма великие революции начинаются приблизительно каждые 125 лет. Объяснить эту закономерность Кропоткин не смог, но на ее основании довольно точно предсказал начало Великой русской революции 1917-1921.

Поясним, что, говоря о великих революциях, Кропоткин имел в виду мировые революции, оказывавшие влияние на весь дальнейший ход истории вплоть до следующей великой революции. Или вернее наиболее выдающиеся страновые революции в рамках этих мировых, являющиеся кульминациями, вершинами этих мировых революционных подъемов (что почти одно и то же). Таких революционных подъемов и великих революций он выделял пять: Гуситские войны (начались в 1419); революционное движение Реформации (началось в 1524), последним отголоском которого стала Голландская буржуазная революция 1572-1579 (она же стала и его вершиной); революционный подъем, начавшийся в 1640 и породивший Английскую буржуазную революцию 1640-1649 (а также, кроме прочего, крестьянско-казацкое восстание на Украине, подаваемое официальной российской историей, как «борьбу за воссоединение с Россией»); подъем, начавшийся с Американской революции 1875-1883 гг. (война за независимость) и породивший Великую французскую революцию 1889-1993 гг., и, наконец, предсказанный Кропоткиным, мировой революционный подъем, начавшийся в 1912 году (революция в Мексике 1912-1917 гг.) и закончившийся в конце 30-х годов ХХ века, период, вершиной которого стала (опять-таки предсказанная Кропоткиным) Великая русская революция 1917-1921 гг. Все эти революции проходили в зоне развития европейского капитализма, и, по мере того, как с развитием капитализма эта зона расширялась, включая в себя все новые регионы, так каждый раз расширялся и регион, охваченный революционным пожаром. Если Гуситские войны, начавшись в Чехии, охватили центральную Европу (Венгрию, Польшу, Поморье, Саксонию), то Реформация потрясла всю католическую Европу (даже там, где католическая церковь в конце концов подавила Реформацию, ей пришлось это делать, что называется, с боем), революционный подъем середины XVII века докатился до восточно-славянских земель – Украины, Беларуси и даже Московии (Медный бунт), в конце XVIII века пожар охватил не только Европу (Наполеоновские войны), но и север Америки, а в начале ХХ всю Америку, вплоть до Аргентины (где 1919 году на собраниях FORA поднимался вопрос о восстании). Из этого перечня напрочь выпадают серия революций в Латинской Америке (1915-1926 гг.), революции 1848 г. и буржуазные революции в III Мире после II Мировой войны (революции в Китае, Вьетнаме, Северной Корее, крушение колониальной системы), до которых Кропоткин просто не дожил. Но европейская революция 1848 повсюду потерпела поражение, а латиноамериканский и третьемирский революционные подъемы, явились следствиями соответственно подъемов конца XVIII и начала ХХ веков, при этом они происходили на периферии капиталистического мира, так что их можно считать запоздалыми продолжениями вышеупомянутых подъемов.

Трудно сказать, чем объясняется, подмеченная Кропоткиным закономерность, да и была ли она вообще – она могла быть просто случайным совпадением, особенно если учесть, что сроки «соблюдались» весьма приблизительно и максимальное отклонение насчитывало 20 лет. Однако если такая закономерность действительно существует, то следующий подъем, которому суждено породить великую революцию, должен начаться приблизительно в 2044, если отсчитывать пять промежутков от Гуситский войн, или в 2037, если отсчитывать один период от начала последнего подъема; а учитывая возможные отклонения (если отклонение могло составить 20 лет, то почему оно не может составить 25?), он может начаться хоть завтра. А поскольку к настоящему времени европейский капитализм уже стал мировым, то и охватить пожар должен, в конце концов, весь мир и начаться он может где угодно. И совсем не глупым будет вопрос, а не начался ли он уже, не является ли арабская революция первой искрой этого пожара.

Великие идеи

Известно, что революция в головах предшествует революции на улицах. К великим революциям, даже более того, к великим революционным подъемам это относится в полной мере. Любой из них опирался на свое учение, на великую идею. Для Гуситский войн это была ересь Гуса (слово «ересь» в данном случае употребляется в прямом смысле слова и не носит негативного оттенка); для революционной реформации – протестантизм; для революций конца XVIII века – либеральные идеи Вольтера и энцеклопедистов; для революций начала ХХ – социалистические течения: анархизм и социал-демократия, наиболее радикальной формой которой стал большевизм. А что станет идеей будущих революций? Исламский фундаментализм? Он, безусловно, претендует на эту роль, но хорошо ли это будет для революции? Вопрос не праздный – если бы в ходе Великой Русской революции победил бы анархизм, а не большевизм, мы бы, возможно, давно уже жили при коммунизме.

Теоретически идеями новой революции могли бы стать все те же социалистические (коммунистические) идеи, например, тот же анархизм. Ведь стало же идеей Английской революции то же самое пуританство, которое было идеей (точнее, одним из проявлений идеи) революции Голландской. Да и взгляды радикальных гуситов были сродни взглядам радикальных протестантов (представителям «плебейской Реформации»). Но беда в том, что стараниями большевиков слово «коммунизм» превратилось чуть ли не в ругательство, а любой намек на него пугает обывателя как когда-то пугало упоминание чорта. Не случайно до сих пор большинство левых предпочитает говорить о правах женщин, гомосеков, или даже подопытных лягушек, но только не о социальной революции, экспроприации, всеобщем труде по способностям и всеобщему обеспечение по потребностям. Те же, кто занимается социальными проблемами, чаще всего даже на словах не идет дальше революционного синдикализма (на деле не всегда дотягивая даже до тред-юнионизма). Уж на что страшная проблема мировой экологический кризис, но и борцы с ним говорят не о сломе системы, его породившей, а о «защите окружающей среды», как будто речь идет об охране чего-то постороннего, а не о спасении человечества (представьте себе, что человек, оказавшийся в горящем доме, призывает своих товарищей по несчастью не тушить пожар, а «защищать окружающую обстановку», и вы получите полную аналогию). Если во второй половине ХХ века это можно было объяснить тем, что I мир зажирел, пролетарии всем (или почти всем) довольны и леваки могут опереться только на маргиналов, то теперь, когда «жир» быстро исчезает и население I мира все чаще готово бунтовать, теперь старое объяснение не работает и единственным логическим объяснением странного поведения левых является подсознательный страх. Страх назвать вещи своими именами, призвать к отказу от либеральных ценностях, к социализму, ко всеобщей экспроприации. Страх прослыть Шариковыми, призывающими «все поделить». Это при том, что «делят»-то именно либералы. Они – сторонники частной собственности, тогда как коммунистическая идея предусматривает не дележ, а напротив обобществление. Но боятся, левые, боятся, что их примут за злых тоталитаристов, сторонников ГУЛАГа. Кстати говоря, сами тоталитаристы, то есть необольшевики, свои идеи отстаивать не боятся и пользуются успехом в ряде крестьянских движений. И исламские фундаменталисты не боятся сказать, что богач, делящийся с бедняком, больше обязан последнему, чем тот ему, ибо богач, делясь, спасает бедняка лишь от голодной смерти, тогда как бедняк, принимающий помощь от богача, спасает тем самым богача от вечных мук в аду. И что интересно, иной обыватель, убежденный в том, что анархо-коммунизм это утопия, развесив уши, слушает рассказы об аде и рае и верит в них.

По счастью, революция в мозгах не заканчивается с началом революции в головах. Революционная реформация, началась с Лютера и Мюнцера, однако великой и победоносной революцией стала Голландская революция, бывшая таким же запоздалым отголоском, рецидивом реформаторского движения, как Испанская революция 1936-1939 была запоздалым отголоском революционного подъема начала ХХ века, и, что самая важное, опиравшаяся на идеи Кальвина, возникшие и развитые уже в процессе революционного подъема. Правда, для начала этого подъема потребовался Мюнцер. Но для начала подъема конца XVIII века оказалось достаточно Вольтера и энцеклопедистов. Это значит, что революция может начаться даже на базе весьма мирного с виду учения (хотя, по сути учение либералов было весьма радикальным), и что, начавшись на базе одного учения, он может породить другое. Значит, даже, если подъем начнется или даже уже начался без правильной идеи, она может быть выработана в ходе этого подъема. Может быть заново выработано новое учение о вольном бесклассовом обществе или возрождены анархизм, левый марксизм. История знает подобное возрождение религиозных учений, значит, может быть и возрождение учений философских. Но «может быть» еще не значит «будет». В ходе Великой русской революции народ все больше проникался анархической идеей, но так и не успел проникнуться ей в достаточной мере для того, чтобы эта идея победила.

Пропаганда идей

В любом случае, тот, кто хочет распространения своих идей должен не бояться их пропаганды. Причем, речь идет не о черно-красных знаменах и буквах «А» в кругах и без оных, не о демонстрировании символов, а об объяснении того, чего мы хотим. Лучше ни разу не сказать: «Я анархист», но объяснить чего хотят анархисты, чем десять раз сказать, не объясняя. И, что очень важно, объяснять надо не только и не столько негатив, сколько позитив, не только политическую составляющую, но и экономическую. Тем более, что политика лишь выражение экономики. Между тем, даже большинство широко употребляемых анархических лозунгов политические. Часто можно услышать: «Никакой власти не кому!», реже: «Права не дают, права берут» или «Никакой войны кроме классовой!», но многие ли слышали: «Все принадлежит всем!» или даже «За социальную революцию»? А ведь всеобщее обобществление, переход от постоянного разделения труда, к переменному, децентрализация экономики – это все то, без чего никакое самоуправление невозможно, не говоря уже о том, что большинство людей прежде всего интересует, что они будут есть, и где они будут жить*. Хотя и абсолютизировать «потребности брюха» тоже не стоит.

О «брюхе», и «духе»

Как вспоминают свидетели прихода к власти в Германии фашистов, последние победили социал-демократов именно… возвышенностью своих требований. Это не значит, что они ничего не говорили о хлебе насущном, говорили, и именно за счет этого они обошли «коммунистов» (сталинистов), которые говорили преимущественно о директивах Коминтерна. Но о хлебе говорили и социал-демократы. Однако «не хлебом единым». Фашисты говорили об арийской расе, о господстве над миром, о новом порядке. Да, это были лживые и бесчеловечные идеи, но это были идеи. Это была пища не для тела, а для души, пускай, пища отравленная. Как ни голодала Германия, но никому не хотелось рисковать своим здоровьем, свободой, а то и жизнью ради снижения цен на колбасу. А вот ради «нового мирового порядка» (звучит-то как!) решиться на такой риск было легче.

Вообще разделять «духовные» и «телесные» потребности просто глупо. «Духовные» потребности – это на самом деле всего-навсего потребности высшей нервной системы, стало быть, они так же телесны, как и потребность в воде и пище. Ведь сознание, это свойство матери. Более того, между «духовными» и телесными потребностями нет четкой грани. Голодному человеку при прочих равных условиях труднее перенести душевные невзгоды, чем сытому, а человеку счастливому, легче перенести голод и холод, чем несчастному (опять-таки, при прочих равных). Военными врачами давно замечено, что даже раны у победителей обычно заживают быстрей, чем у побежденных. Так что выяснять что важнее «душа» или «брюхо», все равно, что выяснять, что важнее: сердце или почки. Человек не может жить ни без сердца, ни без почек.

А потому не надо бояться и «заоблачных высей». Просто не надо ими ограничиваться. Человек должен видеть в анархизме и рецепт для решения самых что ни на есть насущных проблем, и путь к пределам фантазии. Анархизм превосходит прочие идеологии и по своей человечности и по своей красоте, причем это превосходство взаимосвязано (в частности, за счет этической составляющей анархизма).

Знать и понимать!

Чтобы в чем-то убеждать других, человек должен кроме прочего понимать, в чем именно он убеждает. Во всяком случае, это относится к анархическим идеям. Сведущий пропагандист имеет огромное преимущество перед несведущим. В свое время протестанты в своих спорах побеждали католиков именно потому, что любой из них, не проповедник даже, а самый заурядный из прихожан знал и мог объяснить писание лучше, чем иной католический поп. То же самое относится и к русским староверам, умевшим толковать библию лучше не только простого православного мужика (последний как правило и знал-то из библии лишь то, что ему прочел поп), но и иного попа.

Идейная грамотность может дать анархистам преимущество и перед сторонниками ислама. Если в христианстве Реформация началась с перевода писания, то в исламе никто до сих пор не подвергал сомнению тот факт, что Коран остается Кораном, лишь пока сохраняет свой арабоязычный текст. Следовательно, большинство мусульман, даже самых искренних и истовых, будут неспособны даже ознакомится со своей доктриной без помощи мулл. Тогда как любой сторонник анархии имеет возможность читать своих теоретиков в подлиннике или переводе в зависимости от его языковых знаний. Вопрос лишь в том, имеет ли он желание.

Изучать надо не только «своих» но и близких теоретиков прежде всего Маркса и марксистов. Во-первых, потому, что многие из них (включая Маркса в некоторые его периоды) говорят вполне анархические вещи (по сути дела являясь полуанархистами или даже непоследовательными анархистами), во-вторых для того, чтобы быть способными, когда надо, вразумительно объяснить, чем наши идеи отличаются от их идей. Слишком общие фразы вроде «Они за отмирающее государство, а мы сразу против государства» не являются четким и понятным объяснением, особенно для человека со стороны.

Подводя итоги

Итак, подведем итоги. Если мы хотим, чтобы предстоящая великая революция стала анархической, мы должны, во-первых, постоянно развивать свою идейную грамотность (это должно быть для нас такой же постоянной необходимостью как для революционера-пуританина чтение Библии), во-вторых, доносить свои взгляды до других (это не должно выглядеть навязыванием, это должно быть предоставлением людям возможности понять наши идеи) и, в-третьих, охватывать своей пропагандой все человеческие потребности. Это не является панацеей, но это является необходимой составляющей, без которой успех анархизма вряд ли возможен.

*Чтобы подчеркнуть значение экономической составляющей, напомню, что программный труд Кропоткина в русском переводе называется «Хлеб и воля», а во французском (на котором он был написан) «Завоевание хлеба».

Источник.