Этот рассказ - личные впечатления одного из участников анархистской группы Белостока (города, бывшего частью российской империи, потом частью Беларуси; теперь же это польский город), где анархизм был силен как нигде в российской империи. Эти воспоминания проникнуты ни с чем не сравнимым пафосом, чувством самоотверженной борьбы за Идею. После прочтения рассказа многие тенденции и явления в современном анархизме покажутся убогими и смешными. Прочитать рассказ настоятельно советуем всем, хотя бы чтобы знать, как жили и сопротивлялись наши предшественники, делавшие то же дело, что и мы. 
 
РОЖДЕНИЕ ПРОЛЕТАРСКОГО АНАРХИЗМА В РОССИИ
(из воспоминаний участника белостокской группы)
 
От автора. В белостокскую группу а.-к. я вступил только в начале 1905 г. Весь первый период ее работы известен мне только понаслышке и то очень слабо. Мое знакомство с дальнейшей деятельностью группы также страдает существенными пробелами. И берусь я за составление этих заметок лишь по следующим причинам: 1) белостокское движение настолько богато событиями и настолько разносторонне, что его история может быть только коллективной работой всех оставшихся в живых его участников; 2) число этих последних настолько незначительно, что история этой, богатой жертвами, лучшей страницы нашей работы в России грозит быть забытой. Буду надеяться, что появление в свет этих, набросанных между делом, порой сбивчивых заметок, заставит других "последних могикан" белостокской группы взяться за перо.


"Анархисты Белостока всегда жили думами и страданиями рабочей массы, боролись с буржуазным строем всегда совместно с массой, никогда в стороне от массы" так справедливо писал в примечании к письму покойного тов. Стриги, теперь уже тоже погибший т. Густав. Эта тесная сплоченность анархистов Белостока с рабочей массой объясняется, конечно, не только их личными особенностями. Ее причины коренятся в самом характере рабочего движения в Белостоке вообще. С самого своего возникновения это движение носило в себе чисто анархические тенденции; так еще в 90-х ткачи во время стачки прибегали к порче материалов, избиению, а иногда и убийству своих хозяев. С девяностых годов начинается работа политических партий. Через несколько лет С.-Р-ы, П.П.С. и в особенности Бунд пользуются прочным влиянием на рабочие массы. Но и внутри этих политических организаций идет вечное брожение, недовольство половинчатостью, недоговоренностью, отсутствием революционного размаха. К моменту появления сознательных анархистов все элементы анархического движения были уже налицо, особенно много было революционеров-рабочих, искавших приложения своих сил.
Начало сплочения этих одиночек в анархическую группу было положено весной 1903 года прибывшим из Лондона товарищем.
Он прочел несколько рефератов среди бундовской интеллигенции и рабочих и ему удалось привлечь на свою сторону несколько очень энергичных революционеров. Вместе с Григорием Брумэром ("Борис", умерший в Петропавловской Крепости) он в самое короткое время успел организовать в Белостоке первую анархическую группу, называвшуюся Интернациональной Группой "Борьба". Началась работа. Устраивали кружки, массовки; посещали собрания других организаций и на них вызывали дискуссии; выпустили несколько гектографированных прокламаций (из них одну о полицейском, тяжело ранившем рабочего). С самого начала стали вести рабочие стачки (из стачек, во главе которых в то время стояла группа, помню стачки портных, ткачей, сапожников).
ІІоявление анархистов вызвало большой переполох во всех организациях, в особенности среди бундовцев, которые стали закидывать их грязью, называть их ворами и так далее в бундовском духе.
Несмотря на это, анархическая работа росла и крепла. Анархисты стали вмешиваться также и в другие области рабочей жизни. Во время демонстративного шествия рабочих в июле 1903-го года из леса в город полиция напала на демонстрантов и сильно избила многих из них. На следующий день после этого события анархисты тяжело ранили особенно усердствовавшего старшего городового Лобановского, а через несколько дней они стреляли (неудачно) в полицеймейстера Метленко. Оба эти акта еще больше укрепили симпатии рабочих к анархизму. Спрос на литературу возрос. Ее требовали не только в Белостоке, но и в Гродно, Бельске (Гродненской губ.), Заблудове, Крынках и других окрестных городах, в которых члены Белостокской организаци повели систематическую пропаганду. Было издано несколько гектографированных брошюр: Черкезова "Раскол среди социалистов-государственников"; Неттлау "О взаимной ответственности и солидарности в борьбе рабочего класса" и неизвестных авторов: "Труп", "Симон Адлер", "Воровство". Некоторые из этих брошюр были изданы на русском и еврейском языках, но по отношению к размерам предъявлявшихся на них требований, все это было лишь каплей в море.
В январе из заграницы был привезен транспорт литературы фунтов в двадцать. При тогдашнем голоде на книги это показалось насмешкой. Денег на издательство также не было. Из анархических организаций, действовавших в России, белосточанам была известна только одесская "Группа Непримиримых", составившаяся из анархистов и махаевцев. Шли слухи, что у нее в отношении денег и литературы дела обстоят сравнительно хорошо; но прямых связей с ней не было ни у кого. Разыскать "Непримиримых" взялся товарищ Городовойчик (Ицхох Блехер, казненный 15-го ноября 1906 г.). Без копейки денег в кармане, он, забравшись под лавку вагона, добрался до Одессы. Здесь, ночуя в парке, он в течение трех дней блуждал голодный по городу, пока случайно не встретился с анархистом из Белостока, работавшим в это время в одесской группе. Связавшись через него с "Непримиримыми", он получил от них немного денег и литературы и благополучно вернулся "домой".
Несмотря на такое отсутствие средств, успехи группы неуклонно продолжали расти. Число кружков увеличилось, массовки стали устраиваться чаще. Началась организация безработных для экспроприации хлеба, обуви, платья и т. д. Коли-чество революционных стачек также продолжало разрастатьея.
Тем же летом анархист Нисель Фарбер тяжело ранил владельца крупной прядильной мастерской Кагана. В этой мастерской происходила стачка. Когда бастовавшие рабочие пришли снимать штрейкбрехеров, произошла свалка, во время которой один из рабочих был тяжело ранен железной палкой в голову. Опасаясь мести стачечников, Каган окружил свою квартиру и мастерскую полицией. Дождавшись его у синагоги, Фарбер тяжело ранил его ударом ножа в шею.
6-го октября 1904 г. тот же Фарбер в ответ на расстрел полицейскими мирного собрания рабочих бросил бомбу в полицейский участок. Бомба ранила двух городовых, шпиона-писаря и убила двух буржуа, случайно находившихся в канцелярии и самого Ниселя.
В начале зимы 1904 г. анархистами был тяжело ранен околодочный надзиратель, жестоко избивавший арестованных .
О втором из этих покушений вышла большая прокламация (гектографированная). Около того же времени были выпущены гектографированные брошюры: "Долой частную собственность", "Кто мы и чего мы хотим".
Влияние анархистов на рабочие массы росло. От Бунда и П.П.С. откололись "оппозиции", которые целиком перешли к группе.
Между тем по всей России революционные события шли своим чередом; наконец грянуло 9-ое января. Бундовский комитет объявил всеобщую политическую стачку, причем для особенной "Политичности", призывал рабочих не выставлять экономических требований. Понятно, что анархисты от участия в такой стачке отказались. Тем не менее они все же старались придать движению возможно больший размах: приняли участие в перестрелке между рабочими и напавшей на них полицией, агитировали (с некоторым успехом) стачечников экспроприировать съестные припасы. Как и следовало ожидать, большая часть рабочих в чисто политической стачке участия не приняла. Через две недели С.-Р. и П.П.С. объявили вторую всеобщую стачку; на этот раз рабочими были выставлены экономические требования.
В этой стачке анархисты приняли самое активное участие. Под влиянием их агитации рабочие самым широким образом применяли экономический террор и экспроприацию средств потребления. Насколько эта тактика владела в то время умами рабочих, видно из того, что даже с.-р.-ы прибегали к экономическому террору.
Стачка кончилась. Испуганная экспроприациями и террором буржуазия удовлетворила все требования рабочих. ІІоследние добились тогда 8-ми часового рабочего дня в мелких мастерских, 9-ти часового в крупных и повышения заработной платы от 25 до 50%.
После стачки революционное движение в городе усилилось. Испуганная буржуазия вызвала казаков. Начались бесчинства. Казаки избивали прохожих, врывались в квартиры и устраивали в них форменные разгромы.
Сначала все пряталось по углам, потом началось наступление. Извозчики, среди которых систематически велась анархическая пропаганда, сорганизовались в вооруженный отряд. Такой же отряд организовала и группа "Борьба" . ІІосле первых же нападений (было убито всего два казака) казаки перестали показываться на улицах.
В этой "казачьей истории" еще раз обнаружилось влияние и распространенность анархических методов борьбы. Конспиративно от своих организаций с-р.-ы и бундовцы на глазах у тысячной толпы напали в синагоге на богача Вейнрейха, по настоянию которого власти удерживали в городе казаков. Плохенький револьвер трижды дал осечку и выстрелить им так и не удалось, но казаки после этого были отозваны.
Анархическая работа разрослась и окрепла. Удовлетворяться гектографированной литературой стало совершенно невозможно. Группа вместе с с.-р-овской организацией, организовала нападение на легальную типографию и экспроприировала более двадцати пудов шрифта.
На этом кончается первый и самый тернистый период анархистской работы в Белостоке (1903-1905 г.г.). Приходилось бороться не только с безденежьем и отсутствием оружия, не только с полицейскими набегами и ндейными противниками, но и с самыми грозными клеветами господ социалистов.
Десять - двенадцать человек, составлявшие белостокскую группу, в первый период ее существования, должны были обладать железной волей, чтобы при таких условиях создать основу для широкого массового движения. А ведь они, кроме Белостока, создали группы в Гродно, Бельске, Заблудове, Хороще, Тростянах, Волковыске, Орле, Крынках, Ружанах и во многих других местах.
Завоевывая себе все более глубокие симпатии в широких слоях рабочего населения Белостока, анархизм параллельно с этим все сильнее проникал и в тамошние социалистические организации. Выше я упоминал об "оппозициях", перешедших к группе от Бунда и П.П.С. Но особенно сильно было разрушительное влияние анархизма на организацию социа-листов-революционеров. В мае 1905 года вся, так называемая, агитаторская сходка вместе с большим числом кружков перешла к анархистам. Среди членов этой сходки были между прочим Елин (Гелинкер) и Судобичер (Цалька портной, казненный в Варшаве в ноябре 1906 года). Этот приток свежих людей уже сам по себе был в состоянии чрезвычайно оживить работу, а тут почти одновременно с ними прибыло из заграницы сразу пять агитаторов-пропагандистов и движение сделало прямо-таки гигантский шаг вперед.
Но раньше, чем перейти к описанию нашей тогдашней работы, скажу несколько слов о внутреннем распорядке группы. В мае 1905 года белостокская группа состояла из шестидесяти вполне сознательных анархистов. Чтобы производительнее использовать свои силы, мы разбились на пять группок или как мы их тогда называли "федерации". Федерации складывались двояко: или по чисто личным привязанностям их членов, такова "С.-Ровская федерація", которую составили бывшие социалисты-революционеры; или по условиям работы, такова "Польская Федерация", задачей которой была агитация в среде значительно отсталых польских рабочих, где другие члены группы не могли работать по незнанию языка. Каждая "федерация" была вполне автономна: самостоятельно проводила стачки, распространяла литературу, заведовала обслуживанием близлежащих местечек. Для того, что касается всей группы (типография, сношения с заграницей и т. д.) существовали специальные федерации, или, как мы их называли "сходки". Таких сходок было три: техническая, оружейная (белосточане в шутку называли ее "вооруженная") и литературная. Из них первая заведовала только типографией; "вооруженная" снабжала группу оружием, которое состояло главным образом из бомб; литературная добывала из заграницы литературу и обслуживала типографию рукописями. Неконспиративные дела, касающиеся всех пяти группок, решались обыкновенно на их общих собраниях. Помню, на первом таком общем собрании группы, на котором мне пришлось присутствовать, обсуждался вопрос о типографии. Шрифт был, не хватало только денег на постановку. Решено было сделать сбор среди членов группы и анархистских кружков. Сбор этот дал немного более 200 руб. На эти деньги и была поставлена первая Белостокская типография "Анархия".
Движение приняло широкий, массовый характер. И в Белостоке, и в его окрестностях оно сразу вылилось не только в широкой пропаганде и в террористических актах, но и в революционных экономических стачках и экспроприациях средств потребления. В самом начале этого периода анархисты стояли во главе целого ряда стачек прядильщиков и ткачей, происходивших на многих суконных фабриках Белостока и его окрестностей.
К характеристике тогдашнего движения опишу в кратких чертах одну из крупных стачек того времени.
Вблизи местечка Хорощ (Белостокского уезда) имеется крупное имение некоего Моэса; тут же расположена большая суконная фабрика того же владельца. В имении и на фабрике в общем занято более семи тысяч рабочих. У этого-то Моэса и началась забастовка всех его рабочих. Почти с первых же дней стачечники заняли амбары и погреба. Это на долгое время обеспечило их хлебом, овощами и молочными продуктами. Возбуждение было так сильно, что перепуганный владелец бежал заграницу. Прождав его понапрасно несколько дней, рабочие решили занять мастерские, чтобы "работать на себя", т. е. экспроприировать их. Осведомленный по телеграфу об этих событиях Моэс поспешил немедленно удовлетворить все требования рабочих.
Нечего и добавлять, что во главе этой стачки стояли анархисты и максималисты. Анархисты же стояли во главе целого рода стачек и ремесленного пролетариата: сапожников, портных, кожевенников, маляров, столяров, пекарей. Из таких стачек в провинции, помню стачку всех щетинщиков местечка Тростян (июнь 1905 г.).
В апреле 1905 года Гелинкером был убит дворник, выдавший полиции квартиру, на которой находилась часть нашего шрифта, Этот, с первого взгляда маловажный акт, имеет тем не менее громадное значение: в нашем сравнительно небольшом городе он окончательно дезорганизовал шпионскую систему дворников и этим значительно нам облегчил ведение агитации и пропаганды.
Очень часто средь бела дня убивали постовых городовых, благодаря чему они все реже и реже стали появляться на бирже.
Это обстоятельство также немало содействовало успеху нашей работы.
Агитация и пропаганда принимали все более широкий, все более массовый характер. Кроме рефератов для членов группы и кружков для "сочувствующих", устраивались массовки от 300 до 500 человек каждая; почти каждый вечер на бирже начинались дискуссии, постепенно переходившие в митинги. Очень часто эти митинги, в особенности, если выступал Стрига или Виктор (Ривкинд, казненный в Варшаве в числе 16-ти) собирали по три и по пять тысяч человек. Из выступавших на этих митингах назову также Бахраха ("Нотка", убитый во время погрома).
Среди кружков было также и несколько солдатских. Прокламации на злобу дня, обращенные к рабочим, крестьянам или солдатам выходили почти каждые два-три дня. Но потребность в листках была так велика, что, несмотря на самые настоятельные требования, группе часто приходилось отказывать в посылке их в окрестные местечки.
Чтобы охарактеризовать работу, которую нам в это время пришлось вести, скажу несколько слов о себе самом, предварительно оговорившись, что и по способностям и по энергии я выше среднего уровня наших групповиков отнюдь не стоял. На моей обязанности было встречаться с 70 рабочими и в течение недели проводить среди них кружки (семь кружков по 10 человек) Проработав до 6 часов вечера в мастерской (нелегальных в группе тогда почти совсем не было), выходишь, бывало, на биржу и в отчаянии разводишь руками: почти каждый из моих кружковиков опять привел какого-нибудь "хорошего рабочего", который хочет побеседовать об анархизме. В конце концов вместо одного кружка приходилось проводить каждый вечер по три, по четыре. Некоторые кружки терпеливо ждали своей очереди заниматься по два, по три часа. Только к двум часам ночи удавалось вернуться домой. При этом не следует забывать, что при такой интенсивной, чисто пропагандистской работе надо было находить время и для собраний стачечников, и для других узко групповых дел.
В среде политических партий началась страшная сумятица. Для борьбы с анархизмом Бунд стянул все свои интеллигентные силы со всего района (по подсчету некоторых товарищей около 40 человек). Суражская улица ("биржа") сделалась ареной ожесточеннейших дискуссий.
Обыкновенно начиналось с того, что наши групповики (большей частью рабочие) завязывали дискуссии с бундовскими интеллигентами; скоро вокруг каждой пары дискутантов собиралось по 200, 300 человек . Постепенно эти кружки сливались в один большой митинг, перед которым выступали уже наши интеллигенты. ІІочти каждый митинг кончался для бундовцев новыми потерями их адептов, выступавших из состава организаций. Кончилось дело тем, что они перенесли свою биржу в богатые кварталы. Бундовцы бежали! Расположенная в центре рабочих кварталов, когда-то основанная бундовцами традиционная биржа на Суражской улице, осталась за нами. Кто знает, какую роль играла биржа для пролетариата западной России, поймет значение этой победы.
Не только в Белостоке, но и в окрестных городках анархисты с этой поры стали безраздельными господами положения. ІІочти все рабочие стачки происходили под непосредственным влиянием анархистов. Случалось, что оставшиеся не у дел организации политических партий пытались проникнуть в среду бастующих, чтобы "вести" их стачку. В таких случаях рабочие нередко попросту предлагали им убраться.
"Польская" федерация успела между тем не менее широко развить свою деятельность, благодаря чему на всех крупных фабриках появились многочисленные агитаторы анархизма из христиан.
Росла также работа и в окрестностях. То и дело из местечек приезжали с требованием послать человека для организации анархических групп из отколовшихся от политических партий "оппозиций". Из других мест приезжали рабочие, чтобы звать анархистов вмешаться в их стачечную борьбу.
К этому же времени нашей "литературной сходке" впервые удалось сразу раздобыть значительное количество литературы.
Из заграницы в большом количестве экземпляров были привезены "Хлеб и Воля'', "Безначалие", сочинения Грава, Кропоткина и др. Кроме того московская, киевская и петербургская группы присылали нам свои листки. Из Риги покойный Энгельсон, всецело посвятивший себя делу издания анархической литературы, прислал довольно большое количество гектографироанных книг и брошюр: Грава "Умирающее общество и Анархия", Кропоткина "Анархия ее философия, и ее идеал", Бакунин "Бог и Государство" и около десятка других изданий. Кроме того группа почти ежедневно выпускала прокламации," которые в большом количестве экземпляров расходились среди рабочих, крестьян и солдат. (Из крестьянских прокламаций особенно большой успех имела перепечатка манифеста к крестьянам, первоначально изданного московскими анархистами-общинниками.)
В июне 1905 г. произошла знаменитая лодзинская бойня. Белостокские максмалисты предложили тогда нашей группе объединиться с ними для проведения всеобщей стачки протеста. По поводу этого предложения было созвано несколько групповых собраний. Предложения максималистов мы не приняли. Было ясно видно, что рабочие настолько возмущены, что забастуют и без нашего призыва. Казалось, что если мы будем достаточно энергичны, то движение пойдет куда дальше обыкновенной стачки. Тут-то Стрига и выдвинул впервые свою идею временной коммуны. Предстояло захватить город, вооружить массы, выдержать целый ряд сражений с войсками, выгнать их за пределы города. Параллельно со всеми этими военными действиями должен был идти все расширяющийся захват фабрик, мастерских и магазинов. Начинать нужно было со сражений, а для них не было оружия. Одна из наших федераций предприняла крупную экспроприацию. Наспех организованная, последняя не удалась. Между тем рабочие массы, не дождавшись нашего приглашения, бросили работу. Готовиться стало поздно, надо было действовать. На митингах в 15-20 тысяч человек наши ораторы призывали к вооруженному восстанию. Политические организации умоляли рабочих ограничиться однодневной стачкой протеста. Рабочие просили оружия, в ответ на что мы могли лишь пожимать плечами. Через три дня стачка кончилась, но еще в ее начале мы хорошо понимали, что, несмотря на все свои великие планы, мы вынуждены будем сидеть, сложа руки и наблюдать, как рабочие понемногу будут возвращаться на работу. Всем было тоскливо, брала злоба. В эту-то минуту всеобщих досадований Гелинкер отправился с бомбой на "полицейскую биржу". Скажу несколько слов об этой бирже. Власти постоянно боялись того, что анархисты на Суражской "начнут бунт"; изо дня в день собирались высшие полицейские чины на Базарной улице и тревожно ждали донесений. В конце концов эта тревога вошла в обычай и полицейские настолько привыкли к тому, что бунта надо ждать и сегодня, и завтра, и послезавтра, что начали вносить комфорт в условия своего тревожного наблюдательного существования. Так например, помощник полицеймейстера, господин, страдавший постоянной одышкой, приказал вделать в стенку одного из домов на Базарной улице стул, ключ от которого всегда носил с собой. Каждый вечер вокруг этого полицмейстерского стула толпились пристава, их помощники, околодочные, это-то и была полицейская Биржа. На этой бирже и разорвалась бомба Гелинкера. Помощник полицмейстера, пристав, два околодочных и три городовых были тяжело ранены. Ни сам Гелинкер, ни толковавшие этот акт, не пытались внести в этот случай какое-нибудь конкретное, частное содержание. Всем было ясно, что это лишь случайный эпизод в борьбе между полицией и анархистами, не более как попытка дезорганизовать наблюдательный пост неприятеля, изъять из употребления лишний десяток полицейских.
Взрыв бомбы был очень силен; солдаты, находившиеся на ближайших постах, разбежались. Полиция вызвала новый отряд войска и началось по всем улицам избиение прохожих, которое длилось всю ночь напролет.
Как сказано выше, стачка кончилась через три дня после своего возникновения. Несмотря на свое военное бессилие, она все же привела буржуазию в трепет. Полиция трепетала еще больше прежнего.
Война между двумя биржами продолжалась однако с не меньшим ожесточением, чем до сих пор. То и дело на рабочей бирже появлялись сильные отряды полиции, пытавшиеся кого-нибудь арестовать. Биржа в таких случаях избегала открытых столкновений. Пользуясь десятками проходных дворов, выходивших в запутанные рабочие переулки, она прятала преследуемого и рассеивалась. Полиция оставалась одна на улице; в течение четверти часа никто не показывался. А через четверть часа снова черна улица от народа, снова в прежнем составе стоят сотни кучек, продолжая прерванные дискуссии.
Когда полиции удавалось перехитрить бирж
Белосточанин.


ЛИЧНОСТИ


АНТОН НИЖБОРСКИЙ. (Антек).
20-го августа 1906 г. погиб наш товарищ Антон Нижборский. Преследуемый полицией и шпионами после "экса" он отчаянно отстреливался. Раненный приставом в ногу, Нижборский не растерялся, бросился к экипажу, в котором ехал пристав и произвел в него 7 выстрелов, ранив его в плечо и руку. Больше 40 пуль выпустил Антек. Полиция и шпионы прибывали со всех сторон. Бежать было не в натуре его. Отступление было отрезано. Сдаться живым в руки полиции он не хотел. И последнюю пулю припрятал Антек для себя. Хладнокровный и спокойный до конца направил он дуло револьвера в свой висок. В последний раз нажал курок браунинга. Грянул выстрел и он пал мертвым.
Антека не стало. Глухой, гнетущей болью отзывается эта смерть в сердцах товарищей. Мысль не мирится со смертью его, такого еще молодого, юного, полного отваги и сил, полного стремления к борьбе, далеко не свершившего всего, что мог.
Меньше года был Антек в наших рядах. Короткий, ничтожный период, но он весь полон тяжелых тревог и борьбы. Стать анархистом для Антека не означало только верить и исповедовать идеи и идеалы анархизма. Быть всегда впереди в момент опасности, не страшась смерти участвовать в самых опасных и рискованных групповых предприятиях, бороться с врагом, бороться всегда, до конца - так понимал Антек роль свою и других в анархическом движении. Характерен сам переход его к анархизму. Осенью 1905 года в Белостоке разыгралась стачка на крупном тамошнем заводе Вечорка. Стачка кончилась неудачей. В результате много рабочих было рассчитано и выброшено на улицу. В числе прочих был рассчитан и Антек. Все мало-мальски сознательные элементы были удалены. "Крамола" - подавлена. Оставшиеся на заводе рабочие боязливо-робко, покорно подчинялись всем требованиям заводской администрации. Какая-то атмосфера рабской приниженности, боязнь быть каждую минуту выброшенным на мостовую воцарилась на заводе. Жестокий и тупой хозяин-капиталист Вечорок торжествовал победу. Казалось, ничто не в состоянии нарушить это грязно-сытое довольство... Жажда мести загорелась в душе Антека. Он был социал-демократом, кажется членом П.П.С. Туманные речи социал-демократов о классовой борьбе, пространные и неясные рассуждения о вреде и нецелесообразности террора отталкивали Антека от социал-демократии. Здоровый революционный инстинкт, верное чутье рабочего подсказали ему иную тактику борьбы с буржуазией... Антек вместе с одним близким его товарищем стали искать связи с работавшей в Белостоке анархической группой. Найти их им было не трудно. И вскоре Антек и его товарищ, снабженные приготовленной группой македонской бомбой, совершают свой первый террористический акт. Не взирая на поставленный почти у самого дома солдатский патруль, не обращая внимания на страшную опасность быть застигнутыми, они под прикрытием ночи пробираются к самому фасаду дома и через окно бросают свой снаряд в квартиру. Взрывом бомбы была ранена дочь Вечорка. Сам же Вечорок по какой-то случайности уцелел.
Акт этот произвел сильное впечатление на массы, приподнял их настроение и заставил внимательно, чутко прислушаться к голосу анархистов.
Разыскиваемый полицией Антек вынужден был перейти на нелегальное положение. Некоторое время он оставался в Белостоке. Без работы, лишенный каких бы то ни было средств к существованию, сильно нуждался Антек. Но никогда никто из товарищей не слыхал от него слова упрека, никогда жалоба не срывалась с его уст. Временами Антек появлялся на групповых квартирах. Он приходил тихий и скромный, молча выслушивал споры и речи, делил с товарищами их скудную трапезу, расспрашивал о состоянии дел и уходил такой же тихий и скромный...
Две черты характеризуют Антека. Храбрый и отважный, поразительно хладнокровный и смелый, Антек всегда безбоязненно-открыто смотрел в глаза опасности. Не знающий пощады в борьбе, как лютый зверь бросался он на врага. Какая-то кипучая ненависть, странная инстинктивная злоба загоралась в нем. И тот же Антек в кругу своих товарищей превращался как бы в другого человека.
Грустные, синие порою с легким оттенком скорби, глаза; мягкая, тихая, несколько страдальческая улыбка на устах; простое, измученное тревожно-трудною жизнью нелегального, лицо - так встает перед нами образ Антека.
Порою, когда измученные, наболевшие, взвинченные напряженно-тревожной атмосферой борьбы и опасностей, нервы не выдерживали, когда слова глухого раздражения и обиды готовы были сорваться с уст, в спор товарищей вмешивался Антек. Его уступчивость, мягкость, стремление сделать все, лишь
бы не дать накопившемуся раздражению вылиться в спор, успокаивающе действовали на окружающих. Готовая было вспыхнуть ссора замирала. Казалось Антек физически, всем своим существом страдал от недоразумений и ссор меж товарищами. Помнится, один, ныне уже погибший, мальчик-товарищ Онуфрий, харатеризуя Антека, сказал: "он был такой... тихий, на все согласный"; и в дрогнувшем голосе его зазвучали тоскливые ноты боли и сожаления. "Тихий", "согласный" Антек - лучше охаракеризовать его нельзя.
Вспоминается одна глубоко-трогательная, наивно-детская сценка в Белостоке. Серьезно заболела товарищ, девушка. Товарищи часто навещали ее. Приходил изредка и Антек. Приходил молчаливый, застенчивый. Какая-то таинственная, детски-загадочная улыбка бродила на углах губ, отражалась в синих грустных глазах. Карманы его серой рабочей куртки как-то странно оттопыривались. Тихо, молча уселся он и так сидел несколько минут. Потом вдруг поднялся и из карманов куртки вылетела пара живых голубей. Это Антек, заботясь и беспокоясь о больной, где-то словил их на чужой голубятне, зная, что доктор прописал больному товарищу суп из голубиного мяса... Смущенный эффектом он снова уселся обратно и детски-радостная, довольная улыбка озаряла все лицо его.
Как характерен этот маленький, несколько курьезный факт для всего Антека. В нем отражается вся трогательно-нежная заботливость и чуткость его застенчиво-мягкой, чистой души.
В декабре Антек оставляет Белосток и уезжает в Екатеринослав. Начинается самый трудный, тревожно-бурный и тяжелый период в его жизни. Тщательно разыскиваемый полицией в Белостоке, а вскоре в Екатеринославе, он вынужден жить нервно-напряженной, полной лишений и тревог жизнью нелегального. Скрываться на квартире, хотя бы и конспиративной, было не совсем безопасно. И в течение целого полугода Антек еще вместе с некоторыми нелегальными товарищами проводит ночи в степи, лозах, на реке. Бессонница, изнуряющий холод губят здоровье, точат силы. Непогода, дождь, сырые пронизывающие ветры, вечно тревожное ожидание полицейской облавы... Так, ночь за ночью, непрерывной цепью тянутся ночлеги под открытым небом. Неразлучный с браунингом Антек днем порою появляется на самых людных улицах города, всегда готовый дать отпор полицейской орде, всегда готовый дорого продать свою жизнь.
В январе Антек едет на многолюдный анархический съезд террористов "безмотивников" и там при распределении актов выбирает для себя, если не ошибаемся, взрыв ближайшего съезда горнопромышленников России. Несколько позже, по какому-то поводу, Антек, совершенно не считаясь с страшной опасностью быть схваченным и арестованным едет в Белосток. Там он учавствует в удачном покушении на жизнь белостокского полицмейстера и, кажется, также в покушении на пристава тайной полиции Шейнмана. За ним и его товарищами полиция следит и гонится по пятам, устраивает на них чуть ли не облавы. Происходят стычки и Антек, отстреливаясь, удачно избегает ареста.
Антек вновь в Екатеринославе. Вновь та же напряженно-нервная жизнь, перестрелки с полицией, бессонные ночи и тревожные дни. За это время он принимает участие в ряде крайне смелых и опасных групповых предприятий... Группа остро нуждается в деньгах. Горька, обидно-тяжела была для Антека мысль погибнуть на "эксе". Все внутри его не мирилось с такою возможностью. Но сильно развитое чувство долга заглушало все. И Антек участвует в ряде "эксов". Последний "экс"... неудача... перестрелка с полицией... рана... и Антек, окруженный со всех сторон, спокойный и гордый, кончает с собою.
Погиб Антек... Безвременно рано оборвалась нить молодой жизни. Скорбь и думу сеет смерть его. Встает его образ - печальный и отважный! Как много тревог, как много борьбы вынес этот юноша-борец! Он умер... Но память о нем не исчезнет. Пока будет жить в русском анархизме революционная отвага и гнев, пока не выпадет из рук его острый, разящий меч борьбы, образ "Антека из Белостока" будет ярко гореть и не угаснет в сердцах товарищей. И в длинном скорбном списке павших борцов пролетариата никогда не изгладится имя его... Антека не стало. Но дело, во имя которого боролся и умер он, не заглохнет. Придут другие борцы. Грозен будет их гнев, страшны удары. В ужасе содрогнется враг. И рухнет проклятый мир скорби и слез!
Спи же спокойно, дорогой товарищ! Незабвенная память тебе! (Бунтарь,Љ 1)



АНАРХИСТ-КОММУНИСТ АРОН ЕЛИН (ГЕЛИНКЕР).

"В начале было дело".
Гете.

Во вторник 9-го мая 1906 года в Белостоке полиция и солдаты напали на рабочих, скрывавшихся на кладбище, с целью их арестовать. При этом произошла перестрелка, в которой погиб горячо любимый всеми товарищами восемнадцатилетний Арон Елин.
Сколько бы я ни говорил о нем, а все не хватит слов. Его мужество, его любовь к опозоренным, страдающим рабочим, его ненависть к проклятому, освященному веками, рабству, к презренным владыкам, лишенным человеческого достоинства всех его качеств революционера никакими словами не опишешь. Я ограничусь поэтому лишь беглым очерком его детства и революционной деятельности.
Он был революционером и анархистом, потому что вся его жизнь, жизнь человека, родившегося В рабочей семье, не открывала ему другого пути. Он прожил мало, но вся его короткая жизнь была посвящена освобождению порабощенных.
Елин родился и воспитывался в бедной семье. Добрая, но больная мать сильно любила маленького Арона. Недолго, однако, пришлось ему испытывать материнские ласки. Болезнь навсегда оторвала от него мать. Она заболела. В доме стояла страшная нужда. Нечем заплатить доктору, нечем заплатить за лекарство. Болезнь развивалась медленно; долго лежала без помощи больная женщина, пока смерть не избавила ее от страданий.
Положение ребенка стало еще худшим. К бедности, которая теперь стала еще сильнее, прибавилось страшное одиночество. Его отец до фанатизма религиозный и вдобавок очень плохой человек мало интересовался судьбой своих детей. Несколько лет росло заброшенное дитя, не встречая ни любви, ни ласки, к которым так сильно стремится душа ребенка. Правда, старшие брат и сестра очень любили Гелинкера, но сделать для него ничего не могли. Им самим жилось не лучше, чем Арону. Старший брат был учеником у портного; на всю свою жизнь вместе с одеждой, едой и квартирой у него был один рубль в неделю. Однажды, во время зимней стужи, от которой его слабо защищали жалкие лохмотья, он простудился и слег. Как и мать, он умер, не дождавшись врача, не получив лекарства.
Отец Гелинкера женился во второй раз. К голоду, холоду, одиночеству прибавились еше попреки и ругательства мачехи. Жизнь стала совершенно невыносимой. К довершению всех бед религиозный отец часто поколачивал и выгонял из дому мальчика, который не хотел "идти по пути благочестивого еврея".
Ребенок начал целыми неделями жить на улице. Часто целый день ходил он, не евши, а вечером укладывался спать где-нибудь под чужим крылечком. В эти-то дни невыносимо тяжелого детства и зародилась в его душе безграничная ненависть к богатым и сытым. Один друг все же был у него и в те времена это его единственная сестра, которая часто защищала его от отца и мачехи. Так протекали его детские годы. Часто, вспоминая свою мать, он со вздохом говорил: "ее еще можно, было спасти... но не было денег"... Это воспоминание об умершей матери доставляло ему страшную боль и вызывало ненависть к чему-то, что было повинно в ее смерти. Кто был этот виновник он еще не знал.
Ребенок подрос и начал стремиться к тому, чтобы стать самостоятельным, независимым от отца. Он хорошо понимал, что для этого нужно научиться какой-нибудь работе. Маленький мальчик без посторонней помощи поступает учеником в слесарную мастерскую. Позже он перешел в кожевенный завод и остался кожевником. Ему было тогда тринадцать лет. Начинается новая жизнь. Нет больше ни отца, ни мачехи с ее ругательствами и побоями, юный рабочий дружен со своими товарищами по работе. От них он впервые слышит про хозяев, про эксплуатацию. Виновник его сиротства, его страшного детства наконец найден. Ненависть ко всему, что есть в жизни угнетающего и презренного, любовь к обиженным еще сильнее разрастаются в молодой груди.
Гелинкер становится социалистом-революционером. С воодушевлением и преданностью делает он все, что может, ведет усиленную агитацию, организует кружки, распространяет литературу. Эту деятельность он ведет больше года.
Стесненный партийной дисциплиной в проявлении своей революционной энергии, он вместе с несколькими своими друзьями выходит из с.-р-овской организации. Прочитав большое количество анархической литературы, прослушав целый ряд лекций, выдержав многочисленный ряд дискуссий, и что особенно важно, лучше присмотревшись к окружающей действительности, все они примыкают к анархической группе.
Теперь для Арона начинается период неутомимой, непрерывной борьбы. Его любовь к страдающим и угнетенным, его ненависть к подлой шайке палачей не позволяют ему ограничиваться только внутренним убеждением необходимости переменить существующий порядок вещей, а толкают претворить это убеждение в действие.
Решительно, с могучей волей борца и пионера борьбы выступает он на арену общественной жизни. С гордостью и знергией с удивительным присутствием духа принимает он участие в атаке основ власти. Его преданность и неустрашимость в этой неустанной борьбе не поддаются описанию.
Пусть расскажут об этом его дела, лучше всяких слов рисующие его любовь и ненависть, его готовность к самопожертвованию.
Его первое выступление произошло в Белостоке, где он стрелял в казачьего офицера, разгонявшего рабочую биржу вместе с отрядом казаков. Немного времени спустя он вместе с другими товарищами убивает дворника, который выдал полиции рабочих. 4-го июля 1905 года, он в центре города бросил бомбу в группу полицейских, из которых многие (в том числе один пристав и помощник полицмейстера) были убиты и ранены. Улицы были тогда полны солдат, но, несмотря на это, Гелинкеру все же удалось благополучно скрыться.
В августе мы видим его в Киеве. Шайка хулиганов напала на него и одного из его товарищей; оба они открыли стрельбу из револьверов. Ударом железной палки по руке был выбит револьвер у его спутника и последний поспешил скрыться. Гелинкер остается один, но продолжает стрельбу и убивает двух хулиганов. В конце концов он все же был схвачен, страшно избит и арестован.
24-го октября его по ошибке вместе с другими амнистированными освобождают из радомысльской тюрьмы. В ноябре он приезжает в Бердичев. Явившись к одному из буржуа, чтобы потребовать денег для тамошней группы, он один выдержал сражение с целым отрядом казаков. Одного из них ранил, другого убил, ранил также этого буржуа, а сам скрылся невредимым.
Все это однако мало удовлетворяло Гелинкера; вместе с целой группой своих друзей он задумывается над тем, как проложить дорогу революции социальной; он делается сторонником безмотивного террора и принимает непосредственное участие в покушении на кафе Либмана в Одессе.
Позже Арон возвратился в Белосток. Здесь он принял участие в покушении на жизнь пристава и его помощника, из которых, первый был ранен, а второй убит. Немного времени спустя, он принял участие в метании двух динамитных снарядов в жандармское управление.
А теперь, когда полиция и солдаты хотели его арестовать, лишить его свободы, он мужественно пошел навстречу своим вечным врагам. Едва завидев полицейских, он открыл по ним стрельбу. Нападавшие со страху растерялись настолько, что стали прятаться друг за друга. Только один из всех солдат рискнул открыть стрельбу. Пуля попала Гелинкеру в ногу; упав на колено, он продолжает стрелять. Но следующие две пули из винтовки попали ему в грудь; обливаясь кровью, он упал навзничь. Собрав последние силы, он поднялся на одной руке, а второй продолжал стрелять. В этот момент он ранил помощника пристава и двух солдат. С дикой ненавистью набросились на него враги и штыками закололи его.
Прервалась незабвенная жизнь!
Последними его словами было: месть убийцам! Я умираю как анархист... я сопротивлялся...
На его револьвере нашли вырезанную надпись: "смерть тиранам".
Так жил, боролся и в борьбе сложил свою юную голову анархист-коммунист Арон Елин.



НИСАН ФАРБЕР.
Нисан родился в 1886 г. в местечке Порозове (Волоков. уезда, Гродненской губ.) в семействе бедняков-евреев. Мать его скоро умерла, а отец принужден был влачить нищенскую жизнь, живя при местной синагоге. Ребенок отдан был на воспитание в чужую семью. Восьми лет он уже был в еврейской школе в Белостоке и вел бедную жизнь, кое-как поддерживаемый благотворительным обществом. Не имея возможности учиться дальше, Нисан через два года поступил учеником в пекарню. Здесь он познал весь ужас жизни ребенка-рабочего. В душной, темной комнате, под брань надсмотрщика, на побегушках у него приходилось работать от зари до зари, по 18 часов в сутки - с середы до пятницы без отдыха... Наконец, Нисан "выучился", пройдя суровую школу труда и стал подмастерьем.
Зная жизнь пролетария, жизнь, полную невзгод и лишений, юноша чутко относился ко всему, касающемуся рабочего дела. Весь досуг, все часы и минуты, урванные у каторжного труда, он посвящал книгам. Он знал только жаргонный язык и воспитывался исключительно на еврейской революционной литературе. К этому времени - ко времени 1903 г. началась в Белостоке анархическая пропаганда. Анархисты являлись на митинги, массовки, организуемые бундовцами и польскими социалистами. Шли горячие дебаты. Пылкий, чуткий Несель сразу примкнул к анархизму и оставался верен ему до конца. Он отдался движению всей душой. Не было буквально ни одного собрания, где бы он не выступал, горячо дебатируя с бундовцами, нападая на их парламентаризм и легализаторскую тактику.
Первыми настольными книгами его были: Себастьян Фор "Человек", "Преступник против преступника"; Э. Малатеста "Анархия"; Яновский "Азбука анархизма". Идеи их он пропагандировал широкой массе. Смелый, решительный, он был всегда впереди во всех стычках с полицией.
В 1904 г. в Белостоке царил кризис. Тысячи безработных были выброшены на улицу. Изнуренные голодовкой, рабочие просили хлеба. Нисан все это видел, близко принимая к сердцу. Его мучила проклятая жизнь и он думал: "когда мы, рабочие, страдаем от кризиса, когда царит безработица, и нет хлеба - мы должны идти и брать все необходимое". Слово у него не расходилось с делом. И вот в одно утро мы видим его на базаре, среди массы безработных... Он говорит, он увлекает толпу... Он предводительствует ею. Безработные нападают на богатые булочные и магазины, забирая хлеб, мясо и прочие продукты. Замеченный полицией он вскоре, как "зачинщик", был арестован. Его везут в тюрьму, оттуда отправляют по этапу, как безработного на родину. Много так тогда было выслано рабочих из Белостока! Такова была тактика полицмейстера.
Через несколько времени Нисан снова в Белостоке, на этот раз нелегально. Зная по опыту нужду в тюрьме, он с товарищами "экспроприирует" хлеб и пищевые продукты для раздачи заключенным политическим и уголовным. Во время такой передачи через забор он снова арестован. На этот раз его жестоко избивают в участке. Он кашляет кровью. Отсидев несколько времени, он снова идет по этапу. И так в течение нескольких месяцев он шесть раз высылался и опять приезжал обратно. Его избивали в полиции, сажали в тюрьму. Арестанты, хорошо знавшие "Неселя Черного", подшучивали над ним, говоря: "он опять у нас на свидании".
Так прошло лето. Осенью положение безработных еще ухудшилось. Особенно оно было ужасно у ткачей с фабрики Авраама Когана. Этот эксплуататор был неумолим и дольше всех буржуа противился исполнению требований рабочих. Он и явился организатором фабрикантов для борьбы со стачечниками. При помощи полицмейстера он выписал из Москвы несознательных рабочих "штрейкбрехеров", которые и заступили место бастующих белостокских ткачей. Организация Бунда послала на фабрику отряд (в 28 ч.), чтобы "снять" с работы изменников рабочего дела. Они набросились на работавших и порезали на двух станках сукно. "Штрейкбрехеры" ответили избиением пришедших при помощи железных вальков. Один бундовец пал замертво, многие были ранены, остальные бежали. Явилась полиция и произвела аресты. Положение забастовщиков стало еще безнадежнее. Голодовка сделалась хронической. Ее уже не могла предотвратить даже филантропия местных либералов, организовавших из боязни "голодного бунта" даровые столовые.
Нисан все это видел. Ненависть кипела у него в груди, и он решился отомстить главному виновнику. В праздник "Судного дня", среди многочисленной толпы, утром в синагоге он нанес два удара кинжалом в голову и грудь Аврааму Когану. Последний упал, обливаясь кровью. Нисан скрылся.
Это был акт антибуржуазного террора; рабочие поняли, что анархисты протестовали им против капиталистической эксплуатации. "Голодные, безработные - вы, чья жизнь полна нищеты и страданий - идите и поражайте тех, кто пьет вашу кровь, сосет ваши нервы, кто живет, наслаждаясь, когда вы гнетесь под ярмом непосильного труда, или когда вас выбрасывают на мостовую, как ненужную ветошь. Смерть капиталистам! Смерть паукам пролетариата!" Так говорило это покушение; к такой борьбе звал своим примером Нисан братьев-пролетариев.
Несколько недель спустя - новые жертвы, новое насилие... Был праздник "Кущей". В лесу бундовцы организовали митинг. Он был настигнут полицией с полицмейстером во главе... В безоружную толпу стреляли... До 30-ти рабочих и работниц было ранено. Все бежали. Представители государства, эти верные псы капиталистов, запятнали себя новою кровью рабочих. Молчать было невозможно. Пусть бундовцы резонируют, обещая царизму все небесные кары - надо ответить теперь. Но как?
Об этом подумал Нисан. Он сам приготовил македонскую бомбу и 3-го октября, на окраине города у парка "Зверинец" произвел опыт. Произошел взрыв, слышный далеко в окрестности. Уверенный в успехе, Нисан 6-го октября вошел в первую полицейскую часть. Он надеялся застать здесь всю свору с полицмейстером во главе. Его не было. Медлить было опасно. Движение руки, и бомба брошена. Раздался оглушительный взрыв. Среди шума падающей мебели, звона разбитых стекол, в дыму, внутри комнаты валялось несколько обезображенных тел. Были ранены полицейский надзиратель, два городовых, секретарь полиции и два посетителя буржуа.
Но и сам Нисан погиб, сраженный осколком бомбы...
ІІрошел год. Анархическая пропаганда в Белостоке усилилась, акты социального террора участились, движение пошло далеко вперед, - но рабочие-анархисты никогда не забудут своего товарища, первого борца. И когда они пойдут на штурм буржуазии во имя социальной революции, его страдальческий образ будет в их мыслях, как и образ всех, погибших во имя анархизма.