Хотя 1 Мая и почиталось в СССРовские времена как государственный (не пролетарский) праздник, и хотя укравшее у пролетариата его красное знамя государство бюрократов и номенклатурщиков и претендовало на преемственность с революционной борьбой эксплуатируемых, история чикагского революционного рабочего движения, всеобщей стачки в мае 1886 г., жизни, борьбы и смерти чикагских революционеров не была в СССР предметом специального изучения. Эта подлинная история опрокидывала версию о мелкобуржуазном характере всего анархизма и показывала, что революционное пролетарское движение 1880-х гг. (и в США, и в Германии его участники называли себя как анархистами, так и социал–революционерами или революционными социалистами) было здоровой классовой реакцией лучших пролетарских активистов против легализма и парламентаризма социал–демократии.
История того, как 1 Мая, день всеобщей стачки за 8-часовой рабочий день, за то, чтобы рабочий не был вьючной скотиной под кнутом капитала, а имел время думать и учиться, всеобщей стачки, оплаченной кровью забастовщиков, расстрелянных 3 мая у завода Мак–Кормика, кровью демонстрантов, расстрелянных 4 мая на митинге протеста, оплаченной гибелью на виселице героев рабочего класса, его лучших борцов Парсонса, Спайса, Фишера и Энгеля, гибелью покончившего с собой перед казнью Луиса Линга, пожелавшего и в смерти быть свободным от буржуазного государства, история того, как этот день рабочей борьбы и классовой непримиримости был превращен сперва социал–демократией, а затем СССРовским государством в праздник, в безвредный и безобидный для правящего класса день чинных шествий под руководством партийных и профсоюзных боссов (сегодня же он нашим буржуазным государством в беззубый «день весны и труда», в пожалованный государством для трудящихся день, когда они свободно, как вьючные животные, могут копаться на огородах, чтобы в будничные дни почти задаром работать на буржуазию) — эта история представляет собой один из ярких примеров того, как организации и традиции пролетариата интегрировались, использовались и извращались эксплуататорами, лишаясь своего взрывного революционного содержания.
Но пусть рабочие, копающиеся 1 Мая на огородах или приходящие на безвредные для буржуазии профсоюзные или партийные митинги, знают, что даже такая ничтожная подачка буржуазии, как два нерабочих дня в начале мая, была добыта борьбой рабочего класса и смертью его героев. Пусть они узнают историю того, как пролетарии не стали покорно терпеть гнет капитала, а бесстрашно поднялись на борьбу – узнают и задумаются, как снова вставать на борьбу и как добиться в ней победы. Пусть они узнают о героях, кто отдал жизнь не за «родину» – лживое царство буржуазии – а за освобождение пролетариата, о героях, которые не были сверхчеловеками или спасителями, сошедшими с небес, а такими же рабочими, как и другие – наборщиком, плотником, пивоваром – и кто смело встал за освобождение рабочего класса от власти капитала, не дрогнул перед всей мощью буржуазного государства и бесстрашно пошел на смерть за свой класс.
Майкл Шваб: «Мы боролись за коммунизм и анархию — почему? Если бы мы даже молчали, кричали бы камни. Убийства совершаются изо дня в день. Дети гибнут, женщины убиваются непосильным трудом, мужчины падают под тяжестью труда и нищеты – и эти преступления никогда не наказываются законом. Главный принцип существующей системы – это неоплаченный труд. Те, кто накапливает богатства, строит дворцы и живет в роскоши, делают это за счет неоплаченного труда. Будучи так или иначе владельцами земли и машин, они диктуют свои условия работнику. Он должен продавать свой труд задешево, или умереть с голоду. Уплаченная ему цена всегда намного ниже реальной стоимости. Он действует под принуждением, и они называют это свободным договором. Это адское положение дел удерживает его в бедности и невежестве, превращает в легкую добычу эксплуатации… Но мы, анархисты, верим, что близок день, когда рабочий народ потребует свои права».
Луис Линг: «Я повторяю, что я враг существующего строя, и повторяю, что всеми силами, пока я дышу, я буду бороться против него. Я повторяю, честно и откровенно, что я – за использование силы. Я сказал капитану Шааку (Полицейский следователь – прим.): на ваши пушки мы ответим нашим динамитом. Вы смеетесь, наверное, вы думаете, «уж теперь-то ты не сможешь бросать бомбы», но позвольте заверить, что я умру на виселице счастливым, так как знаю, что сотни и тысячи рабочих, к кому я обращаюсь, запомнят мои слова; и когда вы нас повесите, они – уж поверьте мне! – бросят бомбы. В этой надежде я говорю: я презираю вас. Я презираю ваш строй, ваши законы, вашу удерживаемую силой власть. Повесьте меня за это».
Адольф Фишер: «Анархизм сам по себе не указывает на насилие, наоборот, он означает мир. Но я убежден, что всякий, кто изучал капиталистическое общество и кто не обманывает себя, согласится со мной, что нигде и никогда правящие классы мирно не отказывались от своих привилегий. Анархисты выступают за глубокое преобразование общества, за полное упразднение частной собственности. Но история показывает нам, что даже реформы внутри существующего строя никогда не происходили без использования силы…
Чтобы упразднить рабство в этой стране, потребовалась долгая и жестокая война… На мой взгляд, те, кто верит, что современные рабовладельцы – капиталисты добровольно, без использования силы откажутся от своих привилегий и освободят своих наемных рабов, те, кто надеется на такое чудо, являются плохими мыслителями. У капиталистов слишком много эгоизма, чтобы они прислушались к голосу разума. Их эгоизм столь велик, что они отказываются даже от незначительных уступок»…
В прощальном письме своим товарищам из профсоюза типографских рабочих, написанном за 3 дня до казни, Адольф Фишер сказал: «Благодаря великому и святому делу, за которое я умираю, мой путь на виселицу будет легок. Я уже вижу вдали на горизонте зарю лучшей жизни для человечества. День Братства Людей уже близок. В этой надежде и в надежде, что вы будете дружески помнить обо мне, я обнимаю вас всех как товарищей и друзей, жму ваши руки и говорю сердечное прощай. Остаюсь верный вам даже в могиле
Ваш Адольф Фишер».
Уже с петлей на шее он воскликнет: «Это самый счастливый миг в моей жизни! Да здравствует анархия!». Было ему всего 29 лет, оставались любимые жена и дети, и не было в нем, крепком и сильном, как скала, ни малейшей христианской жажды мученичества, но так сумел отождествить он всего себя с самым великим и святым в истории делом освобождения рабочего класса, что не осталось в нем ни капли страха за все то, за что цепляются мещанские душонки, что и смерть свою он рассматривал всего лишь как призыв к пробуждению пролетариата, и пошел на виселицу таким же уверенным шагом, каким шел набирать листовку или выступать на митинге. Пришедшим к нему прощаться плачущим друзьям он сказал, чтобы они не плакали и не скорбели, а продолжали великое дело и довели его до победы, и в случае нужды были готовы умереть за это дело так же бесстрашно. А его, Фишера, оплакивать не стоит, ибо он не поменялся бы своим местом даже с самым богатым человеком в Америке. Если бы не появлялись на Земле иногда такие люди, человечество давно перестало бы жить!
Их казнили 11 ноября 1887 г. В последнее утро попрощаться с Парсонсом пришла его жена Люси с двумя детьми. Ей обещали, что она сможет в последний раз увидеть мужа, а дети — отца, но в тюрьме их гоняли из кабинета в кабинет, пока не заперли в тюремной камере… Люси Парсонс была не просто женой Альберта Парсонса, но его товарищем, товарищем всех погибших героев, самостоятельным революционером, агитатором среди безработных, кому она советовала учиться обращению с динамитом… Она проживет еще долгую жизнь, погибнет на пожаре в 1942 г. в возрасте почти 90 лет, до конца своих дней оставаясь непримиримой революционеркой, анархо–коммунисткой…
…На похороны пришло 25 тысяч рабочих. Адвокат осужденных, капитан Вильям Блэк, участник гражданской войны 1861–65 гг., либерал, сказал над открытой могилой: «Мы хороним людей, великих в своем самопожертвовании, кто придал виселице славу креста. Они пошли на смерть спокойно и сильно – без дрожи и страха…»