Софья Львовна Перовская родилась 160 лет тому назад, 13 сентября 1853 года, в богатой и чиновной дворянской семье потомков последнего украинского гетмана Кириллы Григорьевича Разумовского. В их роду были генералы и дипломаты, губернаторы и министры. Крупнейший русский поэт-лирик, автор известной драматической трилогии граф Алексей Константинович Толстой был двоюродным братом отца будущей народоволки, видного чиновника Министерства внутренних дел Российской Империи Льва Николаевича Перовского. У девушки было всё — состояние, положение, перспектива удачного брака, заманчивая жизнь великосветской дамы, благо ни умом, ни красотой природа будущую героиню стихотворения в прозе Ивана Сергеевича Тургенева «Порог» не обделила. «Она была хороша собой, хотя наружность ее принадлежала к тем, которые не ослепляют с первого взгляда, но тем больше нравятся, чем больше в них всматриваешься.

Белокурая головка с парой голубых глаз, серьезных и проницательных, под широким выпуклым лбом; мелкие, тонкие черты лица; розовые полные губы, обнаруживавшие, когда она улыбалась, два ряда прелестных белых зубов; необыкновенно чистая и нежная линия подбородка, — подметил хорошо знавший юную Перовскую революционер-народник Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский. — Впрочем, очаровывали не столько отдельные черты, сколько вся совокупность ее физиономии. Было что-то резвое, бойкое и вместе с тем наивное в ее кругленьком личике. Это была олицетворенная юность. При своей удивительной моложавости Соня в двадцать шесть лет выглядела восемнадцатилетней девушкой. Маленькая фигурка, стройная и грациозная, и свежий, звонкий, как колокольчик, голос увеличивали эту иллюзию, становившуюся почти непреодолимой, когда она начинала смеяться, что случалось очень часто. Она была очень смешлива и смеялась с таким увлечением, с такой беззаветной и неудержимой веселостью, что в эти минуты ее можно было принять за пятнадцатилетнюю девочку-хохотушку».

Но — не радостна перспектива блистать в свете, угнетает окружающая среда натуру неординарную, мечтающую о несбыточном, в детстве хотевшую стать то королевой из сказок, то русской царицей, а в юности зачитывавшуюся статьями Дмитрия Писарева и официально отказавшуюся изучать Закон Божьей, из-за чего пришлось бросить гимназию. Вместо гимназии: хочу быть народным учителем, хочу стать фельдшером, лечить крестьянских детей! Аларчинские женские курсы, конфликт с родителями — отец требует «прервать знакомство с сомнительными личностями, с нигилистами», уход из дому. Интересны воспоминания о юной Перовской, оставленные её соратницей по «Народной Воле» Елизаветой Николаевной Ковальской, пережившей аресты, царские тюрьмы, эмиграцию, дожившей до победы революции, краха самодержавия, уничтожения проклятой династии Романовых и умершей уже при Советской власти.

По словам Ковальской, то была «очень молоденькая девушка, скорее девочка, выделявшаяся между другими особой простотой костюма: серое скромное как будто еще гимназическое форменное платье с белым небольшим воротничком, сидело на ней как-то неуклюже: видно было полное отсутствие заботы о своей внешности. Первое, что бросалось в глаза,— это необыкновенно большой высокий и широкий лоб, который так премировал в маленьком кругленьком личике, что все остальное, как-то стушевывалось. Всматриваясь в неё, я увидела под большим лбом серо-голубые глаза с, несколько опущенными к вискам веками, смотревшие немного исподлобья с недоверчивым выражением: В глазах была какая то упорная непреклонность. Маленький детский рот во время молчания, был крепко сжат, как бы из боязни сказать что-нибудь лишнее. Лицо было глубоко вдумчиво и серьезно… Видно было, как умственная работа сама по себе, не только как средство для чего то дальнейшего — захватывала ее и доставляла наслаждение. Но это продолжалось недолго. Перовская стала приходить на чтение чем-то озабоченная и рассеянная.

Придя как-то раз очень расстроенной, изменив своей обычной сдержанности и замкнутости, она сообщила мне о своем неприятном личном положении. Она очень близка с матерью, которая ее понимает, и. в то же время в очень обостренных отношениях с отцом, который возмущен ее стремлением вырваться из душной атмосферы их семейной жизни. Теперь он хочет водворить ее в лоно семьи, чего она очень боится и потому находится в полулегальном положении, проживая у разных знакомых».

Отец разыскивает дочь через полицию, тайный отъезд в Киев, требование выдать на руки паспорт — и вот он в руках у восемнадцатилетней девушки, а вслед за ним и сертификат о получении знаний в объёме мужской гимназии. Слабый характер, да ещё в юности такие испытания ломают, но не такова была Перовская. Прочитавшая от корки до корки роман Николая Гавриловича Чернышевского «Что делать?», увлекшаяся моралью изображенных в нём «новых людей» и, в особенности, образом Рахметова, спавшая ради тренировки воли по-рахметовски на голых досках (до острых гвоздей, по счастью, дело не дошло), презиравшая пустоту и мелкотравчатость окружавших её «хозяев жизни», Софья Львовна не щадила их глупость, привычку казаться значительнее, чем ты есть на деле, скверно исполненные попытки орденами, эполетами и деньгами замаскировать отсутствие ума и горячего сердца. Не было в лексиконе Перовской слов ругательнее, чем «светский болван», и презрительнее, чем «пустой бабник». Вместо этого — одна лишь жизненная цель, ёмко и образно сформулированная для многих поколений русских революционеров в знаменитом стихотворении «Рыцарь на час» Николая Алексеевича Некрасова:

«От ликующих, праздно болтающих,

Обагряющих руки в крови

Уведи меня в стан погибающих

За великое дело любви!»

Перовская стояла у истоков первых народнических кружков, начинала, как и большинство её товарищей, с «хождения в народ», с пропаганды и агитации, в январе 1874 года — первый арест, несколько месяцев в каземате Петропавловки, после освобождения участие в «Земле и Воле», «процесс 193-х», оправдательный приговор за недостатком улик, второй арест и бегство по дороге в ссылку в Олонецкую губернию — у жандармов и в мыслях не было, что хрупкая блондинка способна на какую-то крайность, сидя на вокзале в ожидании перемены поезда, оба они напились и заснули. С той поры, с 25 лет, на нелегальном положении, по конспиративным квартирам, с чужими паспортами. Софья Перовская была среди тех, кто пытался предотвратить раскол «Земли и Воли», но когда в 1879 году на Воронежском съезде он свершился, вошла в Исполнительный Комитет «Народной Воли» и стала одним из самых деятельных организаторов покушений на царя. «Соня, оставаясь в душе народницей, в то время находила новое направление настолько отвечающим требованиям и запросам жизни, что не только пристала к нему, но и пошла впереди, отлично справляясь со своими симпатиями к народничеству и антипатиями к отдельным лицам», — вспоминал её соратник по «Народной Воле» Михаил Фёдорович Фроленко. Проживший долгую жизнь, на излёте которой он вступил в ряды Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) и удостоился наряду с другими жившими на тот момент, как было написано в решении Совета народных комиссаров СССР от 8 февраля 1933 года, «участниками террористического акта 1 марта 1881 года» персональной пенсии от Советского правительства, Фроленко много сделал для сохранения документов и материалов о жизни и подвиге своих товарищей.

Нам, сегодняшним марксистам, понятно, что ставка на индивидуальный террор обречена, что никакое «нетерпеливое подталкивание» социальную революции не приблизит, что для её победы должны созреть необходимые объективные условия и быть в наличии не менее важные субъективные предпосылки. В условиях тогдашней России, с её крайне незрелым капитализмом, с только-только зарождавшимся пролетариатом, стремление народовольцев привести в исполнение смертный приговор, вынесенный Исполнительным Комитетом «Народной Воли» коронованному сатрапу, ради политических свобод, ради мести за погубленных на каторге, замученных в тюрьмах, казненных на эшафоте товарищей было психологически вполне объяснимо и политически мотивированно, хотя даже успех покушения не привел к революции, да и не мог привести при тогдашних обстоятельствах. Что, разумеется, не умаляет нашего восхищения мужеством и самопожертвованием Софьи Перовской, Андрея Желябова, Александра Михайлова, Николая Клеточникова, Игнатия Гриневицкого, Николая Кибальчича и многих-многих иных революционеров-народовольцев.

В последние месяцы перед казнью царя Перовская близко сошлась со своим соратником Андреем Желябовым, то была её первая и последняя любовь, чувство, о котором с теплотой и нежностью пишет в своём романе Трифонов, окрасившее их жизнь новыми небывалыми красками, чувство двух обреченных гибели в неравной борьбе с самодержавием: «И в этой комнате была любовь, не имевшая ни прошлого, ни будущего, ни надежд, ни рассвета. Очищенная от всего, она упала, как снег, и её судьба была судьбой снега: исчезнуть». Их роман длился год и завершился совместной гибелью от руки палача на эшафоте на Семёновском плацу (там, где нынче располагается петербургский ТЮЗ) 3 апреля 1881 года. «Собственно в таком положении, в каком находились они оба (Перовская и Желябов), довольно смешно говорить о супружеском счастье, — заметила близко знавшая их народоволка Анна Васильевна Якимова. — Вечно беспокойство не за себя, а за другого отравляет жизнь. Серьезное чувство едва ли способно при таких условиях дать что-нибудь кроме горя. Но на Желябова с женой иногда все-таки было приятно взглянуть в те минуты, когда «дела» идут хорошо, когда особенно охотно забываются неприятности».

После ареста Желябова, произошедшего буквально накануне покушения, 27 февраля 1881 года, Софья Перовская осталась единственным из руководителей нелегальной боевой организации «Народной Воли», ещё находившихся на свободе, и именно она недрогнувшей рукой вывела исполнителей к Екатерининскому каналу, расставив метальщиков бомб по пути следования монаршего кортежа, дав им команду привести в исполнение приговор, вынесенный Исполнительным Комитетом «Народной Воли» ещё в августе 1879 года. После множества неудачных попыток, на сей раз всё получилось. «И вот эта-то девушка, с такой скромной и невинной внешностью, с таким кротким и нежным характером, была одним из наиболее грозных членов грозной революционной партии. Ей-то было поручено руководство делом 1-го марта. На клочке конверта она рисовала карандашом план местности, распределяя заговорщикам их места, и в роковое утро, стоя на поле битвы, она получала от часовых известия о движении императора и указывала заговорщикам платком, куда они должны направляться», — свидетельствует Степняк-Кравчинский. Уже на следствии, после ареста 10 марта 1881 года, Софья Львовна писала, что «относительно мотивов, под влиянием которых партия и я, как член партии, начали террористическую деятельность, пояснить могу следующее.

Стремясь к поднятию экономического благосостояния народа и уровня его нравственного и умственного развития, мы видели первый шаг к этому в пробуждении в среде народа общественной жизни и сознания своих гражданских прав. Ради этого мы стали селиться в народе для пропаганды, для побуждения его умственного сознания. На это правительство ответило страшными репрессиями и рядом мер, делавшими почти невозможной деятельность в народе. Таким образом, правительство само заставило партию обратить преимущественное внимание на наши политические формы как на главное препятствие народного развития.

Партия, придерживаясь социалистического учения, долго колебалась перейти к политической борьбе, и первые шаги по этому пути встречали сильное порицание со стороны большинства партии как отступление от социализма. Но ряд виселиц и других мер, показывавший необходимость сильного отпора правительству, заставил партию перейти решительно на путь борьбы с правительством, при которой террористические факты являлись одним из важных средств. Упорство же в посягательствах на жизнь покойного Государя вызывалось и поддерживалось убеждением, что он коренным образом никогда не изменит своей политики, а будут только колебания: одной ли виселицей больше или меньше, народ же и общество будут оставаться в прежнем вполне бесправном положении».

Все, кто вспоминал впоследствии о своём знакомстве с Софьей Перовской, писали о ней, как о личности выдающейся. «Я познакомилась с Софьей Львовной в 1877 году в Петербурге, когда она как подследственная по «делу 193-х» находилась на поруках, — рассказывала активная участница «Народной Воли» Вера Николаевна Фигнер. — Ее наружность обратила на себя мое внимание: в своей сорочке деревенского покроя она походила на молодую крестьянскую девушку, с ее небольшой русой косой, светло-серыми глазами и по-детски округленными щеками. Только высокий лоб противоречил общему простонародному облику. Во всем белом миловидном личике ее было много юного простого и напоминающего ребенка. Этот элемент детского в лице сохранился у нее до конца, несмотря на трагические минуты, которые она переживала в мартовские дни. Глядя на простоту всей ее внешности, никто не подумал бы о среде, в которой она родилась и провела детство и отрочество, а общее выражение лица с мягким линиями совсем не говорило о сильной воле и твердом характере, которые ей достались, быть может, по наследству от отца.

Вообще, в ее натуре была и женственная мягкость, и мужская суровость. Нежная, матерински — нежная к людям из народа, она была требовательна и строга по отношению к товарищам-единомышленникам а к политическим врагам — к правительству — могла быть беспощадной… Софья Львовна Перовская по своей революционной деятельности и судьбе, как первая русская женщина, казненная по политическому делу, представляет одно из немногих лиц, которые перейдут в историю…в 1881 году, когда подготовляется седьмое покушение Исполнительного Комитета, подготовляется 1 марта, Перовская организует вместе с Желябовым отряд лиц, следящих за выездом государя, будущих сигналистов при выполнении драмы, и руководит метальщиками бомб не только в подготовительный период, но и в день 1 марта, когда указывает на совершенно новую диспозиции благодаря которой император погибает от двух бомб, брошенных террористами. Конечно, как при всяком сложном замысле со многими участниками, трудно разграничить, что каждым внесено в общее дело; все же думается, что будет только справедливостью сказать: не будь Перовской с ее хладнокровием и несравненной обдуманностью и распорядительностью, факт цареубийства мог и не пасть на тот день. День спасла она и заплатила за него жизнью».

Официальная историческая наука, либеральные журналисты и проправительственные пропагандисты в современной буржуазной России не в состоянии найти для описания человеческого и гражданского подвига героев-народовольцев иных слов, нежели банальная ругань с использованием ярлыка «террористов», будто бы убивших «невинного освободителя крестьян накануне дарования им конституции». Но помимо официальной, правящей, есть и иная Россия. Россия трудящихся, Россия тех, кто борется за свои права, «за землю, за волю, за лучшую долю», за социалистическое будущее. За идеалы, ради торжества которых жили и погибали Софья Перовская и её товарищи по «Народной Воле».

Источник